Пирог с черёмухой. Мария Шелухина

долго молчит с прежней, плохо сдерживаемой улыбкой, а потом неестественно спокойно отвечает:

      – Я её отдала.

      И внутри у меня что-то обрывается, летит вниз и никак не может остановиться.

      – Как отдала? Кому?!

      – Да у диабетчицы одной знакомой внучка приехала.

      – Зачем? – я захлёбываюсь воздухом, слова кипят в голове, врезаются друг в друга и не идут в горло.

      – Ты уже большая, – отрезает бабушка и встаёт из-за стола.

      – Это моя кукла! – кричу я ей вслед. Голос окончательно рвётся, и слёзы прорываются из глаз горячими потоками.

      – Я её тебе купила, – не оборачиваясь, отвечает бабушка. – А ты уже взрослая.

      Она идёт в ванную, и я слышу, как шумит вода в кране и как захлёбывается ею ведро. А я захлёбываюсь слезами, обидой и словами, которые хочется прокричать, но получается только шептать губами:

      – Я тебя ненавижу! Ненавижу!

      Динарка смеётся за окном, но я не могу побежать к ней, я сижу за столом и плачу по своей Лене.

      Через несколько минут на полу рядом со мной с торжеством приземляется большое фиолетовое ведро, полное холодной воды, с уродливым пузырем тряпки на поверхности.

      Колька что-то кричит. Динарка и Женька хохочут.

      А я начинаю мыть.

      Как всегда – неправильно.

      Мне не хватает длины руки и роста, чтобы дотянуться до плинтуса под кроватью, не хватает сил хорошо отжать тряпку…

      Мне не хватает ума запомнить, что нельзя мыть пол, ползая на коленях! Что нельзя водить тряпкой поперек выпуклых коричневых досок, только вдоль! Неужели это так трудно запомнить?! Как я, бестолочь такая, вообще могла родиться у моего отца? Это всё мамина дурная наследственность. Всё она, неряха деревенская.

      Я мою и молчу. Мою вдоль досок, сильно мочу их, чтобы вода попадала в щели, отжимаю так, что дрожат руки, вытираю. Вдоль, вдоль, всегда вдоль. Не встаю, как татарка, на колени. Не защищаю маму, ничему меня не научившую. Не вспоминаю Лену, так меня и не дождавшуюся. Я молча мою, чтобы пойти на улицу. Там меня, неблагодарную дрянь, ждут Колька, Динарка, её брат Нурик, Женька и Андрюха. Я слышу их в окно. Они все сейчас сидят на нашей скамейке. Я мою и представляю, как будет здорово, когда я выйду, и Динарка заметит меня. Она закричит и побежит мне навстречу. И Женька бросится за ней следом и даже запрыгает от радости. Нурик широко улыбнётся и помашет рукой. Как всегда, сдержанный Андрюха коротко кивнёт, а Колька встанет со скамейки, возьмётся на спинку обеими руками и лукаво подмигнет мне, мол, мы-то с тобой уже виделись.

      Всё так и будет. Совсем скоро.

      Поэтому я мою. И молчу.

      Дворовые

      Закончив с полом, прополоскав тряпку и повесив её сушиться, я бросаюсь к входной двери

      – Ну я пошла, бабушка!

      – Почему это ты так меня зовёшь? Ты же ту свою бабку не так называешь?

      Ну началось…Только этого мне ещё не хватало! Отпусти меня уже, а? Я же всё сделала!

      – Меня ребята внизу ждут. Я пойду, ладно?

      – Подождут, –