Пирог с черёмухой. Мария Шелухина

по белому пятнышку на лбу. От телёнка пахнет теплом, молоком и прелым сеном. У него розовые губы в мелких шерстинках, а возле блестящих влажных глаз сидят мухи. Я сгоняю их и, гладя его большую красивую голову, всё повторяю и повторяю:

      – Ты мой хороший, мой красивый мальчик.

      – Ну вы ещё поцелуйтесь! – вдруг раздается за спиной насмешливый голос.

      Я вздрагиваю всем телом и резко оборачиваюсь. Колька подкрался неслышно. Он смотрит, хитро прищурившись и чуть наклонив голову набок.

      Давно он за мной наблюдает?

      Щеки снова обдает жаром. И почему я вечно краснею?!

      – Испугалась? – с наигранным участием спрашивает Колька.

      Хочется ответить ему: «Да, чёрт возьми! Неужели сам не видишь?» Но, глядя на его наглую, самодовольную физиономию, я с вызовом отвечаю:

      – Не надейся!

      И быстро иду прочь. Колька шагает рядом, опережая меня на полшага и заглядывая мне в лицо. Он выше на целую голову. Он такой большой, что закрывает солнце.

      – Смелая значит, да?

      Я трясу головой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. «Смелая. Была смелая. А теперь не узнаю тебя и отчего-то боюсь».

      – Что ты к ней цепляешься?! – Динарка всё ещё стоит над обрывом, уперев руки в бока, и смотрит на Кольку сердито и подозрительно.

      – Влюбился, что ли? – со смехом добавляет мокрая и чумазая Женька, явно только что вылезшая из оврага.

      – Да пошла ты, – грубо отвечает ей Колька.

      – Что ты сказал? – вскакивает Андрюха, и его тон не предвещает ничего хорошего.

      Он крупнее Кольки, но вряд ли его полнота может что-то противопоставить Колькиной силе.

      Они исподлобья смотрят друг на друга, и я совсем не узнаю их.

      – Ребят, да что с вами такое?

      То, что я вижу, меня пугает. Я ехала к бабушке, зная, что приеду к друзьям, но они изменились. Всё вокруг осталось прежним, только не они.

      Никто мне не отвечает. Колька отводит взгляд, притворно зевает и плюхается на землю.

      – Скучно…– выдыхает он, и это слово действует, словно заклинание.

      Андрюха как-то сразу обмякает, Динарка опускает руки и привычно сутулится, и даже Женька перестаёт улыбаться, резко отворачивается, снова принимается с остервенением рвать горох и набивать карманы. Напряжение сдувается, как проколотый мяч, и только в воздухе остаётся горьковатый привкус недовольства друг другом. Скука. Вот почему всё не так.

      Мы снова сидим на обрыве, свесив ноги в овраг. В спины нам смотрит оплавленное вечернее солнце. Кузнечики стрекочут, словно торговки на базаре, а мы, безучастные к их болтовне, разомлевшие от жары и скуки, по-птичьи перебрасываемся короткими пустыми фразами и бездумно глотаем крошечные горошины, бросая их ненужные домики в овраг.

      Скучно.

      Нам впервые скучно друг с другом.

      – Ладно, я домой, – вдруг объявляет Женька и поднимается на ноги. – Я Тоне обещала сегодня пораньше прийти.

      – Мне тоже пора, – торопливо говорит Андрюха, на полуслове обрывая разговор с Нуриком.

      – Может,