Никому не кабель. Яков Сычиков

встаёшь – думаешь: лучше бы не вставал. Включишь телевизор – прыгают по экрану двое мудаков в пиджаках – члены педерастической партии – главные содомиты секты содомитов, мрази, жиды, и прочее нехорошее. Выключишь телевизор – куда ни шло. Выкинешь его нахуй с балкона – совсем замечательно. Музыку погромче, водки и закуски, от соседей закрыться семью замками. Сидеть и петь, и пить. Совсем как в детстве, в материнской утробе, и дальше ходу нет. Потом можно выпускать наружу кровь – громко-громко, чтобы слышали все, как она плещется в прихожей, ванной, кухне, капает с подоконника на пол, наливается в лампочку, лампочка взрывается, как в дешёвом музыкальном клипе, и прочие радости жизни. Всё заказано – в смысле: стол накрыт, садитесь жрать. Я разложу вам своё дорогое тело, пока пожарные будут лезть на балкон в грязных сапогах, вы успеете съесть меня целиком, и долго-долго будете потом вспоминать, какой вкусный, радостный и мясистый был я весь вечер под названием «Воспоминания воспоминаний». Да, так всё и будет, всё будет так, когда вскипит чайник, и всё такое прочее тоже вскипит, и заблудится навсегда, впрочем, не насовсем. А будет изредка появляться снова и снова, примерно, в майских числах ноября, под новый год, когда Ленин просыпается в мавзолее и долго плачет от глупостей человеческих. Дедушка Ленин плачет по нам, сидит и не может заснуть, когда дождь шумит и ноют суставы, – он старенький, а не спит, потому что некому больше плакать по нам, когда требуют этого обстоятельства. Христос ушёл. В этих псиных мордах первосвященников нет человеческих черт – в них начертано имя свиное. Монахи консервируются в далёкую пищу жидам, и маленькие дети во сне тоже хныкают вместе с Лениным. И даже Сталин плачет далеко-далеко, там, где его спрятали злые дядьки из КГБ, а теперь ФСБ. Одинаково мудаки, всё равно они все мудаки, лживые, сучёные, продажные. Они все сидят на хую, потому что там их место, от этого они воют на луну и людей по пятницам, субботам и воскресеньям. Но теперь они так обнаглели, что воют каждый Божий день. И даже Ленин не в силах больше остановливать беспредела. Они общались как-то с Иваном Калитой в потёмках мавзолея, пока солдат спал, наевшись сухой глины, вместо халвы, но ни к чему не пришли, ни к какой договорённости. По сей день всё печально и вообще, – ни как… Потому как, да – тьфу! Не проспится Ленин никогда, не настоится на святой воде, тем более на водке с лимонными корками. Надо брать его под руки и выводить, пока свеженький, пока он помнит многие «па» и некоторые даже «до». Ещё он может многое и без Крупской. Бабищу новую найдём – лишь бы член стоял. А членище стоит, век стоит и будет стоять, член – членистоногое животное… Не подходи, не подходи ко мне я опростоволосилась, гуттаперчевая твоя на век, и тому подобное…

      Приют для Бога

      Сегодняшним утром Жуткова разбудили долгожданным: «Вставай, Гена, ты выходишь». И Жутков долго лежал с закрытыми глазами, желая повторного пробуждения. Потом привстал, чихнул – правда, значит, – глянул в оконце на снег и серость и фальшиво вздохнул. «В честь такого можно и ниточки в голове пораспустить», – решил Гена, взяв рюмочку, и чуть звякнул ей о стекло. Потом походил,