Босфор. Михаил Мамаев

я чувствовал, тоже кто-то жил, любил, заполнял мыслями пространство. Мучился, мечтая сделать что-то чертовски гениальное. Задирал голову, думая обо мне…

      Или просто небо было зеркалом.

      «К черту живопись! – решил я. – Жить!»

      Спустился вниз и направился к двери.

      – Куда ты? – окликнул Жан.

      – Домой.

      – Ждут?

      Я улыбнулся.

      – Очень!

      – Погоди, отвезу.

      – Брось. Возьму такси и превосходно доберусь.

      – Мне это не сложно. Выпьем кофе и поедем.

      Кофе пили молча, не зажигая свет.

      Стержень спал на диване в углу.

      Я был рад, что не надо поддерживать разговор. Иногда в темноте слова приобретают двойной смысл. Кто не прочь найти двусмысленность, легко находит.

      Внизу тысячью огней шевелился город. Машин не было видно. Но яркий свет фар отражался от стен и темных окон, словно прорывался из-под земли.

      Пил кофе и думал, как хорошо жить на свете.

      Хорошо сидеть с незнакомыми людьми, не зная опасности.

      Хорошо выходить в ночной город и не вслушиваться в тишину за спиной.

      Хорошо не бояться темноты и яркого света, что в равной степени делают уязвимым…

      И всегда чувствовать рядом спокойную водную гладь, соединяющую Европу с Азией. Или разделяющую – уж кому как…

      Ехали медленно. Неоновые огни рекламы и блеск уличный фонарей пропитали воздух. Было весело дышать этой смесью…

      Вошел через балконную дверь.

      В квартире было темно.

      Когда глаза привыкли, опустился на корточки возле Наташи.

      Она спала, свернувшись калачиком, как обычно спят дети и щенки. Ресницы вздрагивали…

      Заграбастал в баре бутылку и прокрался во двор.

      Месяц над головой был настолько тонок, что напоминал подсвеченный золотой волос.

      Захотелось обратиться с речью. Не знаю, к кому. Наверное, к Богу. Но я не видел его глаз и сомневался, услышит ли, и есть ли у него ром, и с чего лучше начать тост. Тогда я протянул стакан к звездам и залпом выпил.

      «Какой, к черту, сон? – думал я. – Счастье! Вот оно! Вдыхаю и захлебываюсь, и не знаю, что с ним делать! Если сейчас лягу, то пропущу годы, тысячелетия этой отчаянной ночи и рассвета. Проснусь сосредоточенным и озабоченным, с лицом, что годится разве что для тренировки начинающим боксерам, чтобы воспитать беспощадность. А сейчас могу ни о чем не думать. Что может быть прекраснее?»

      Над крышами запел муэдзин, дублированный десятком громкоговорителей на минаретах окрест…

      Я запел вместе с ним и не услышал своего голоса. Тогда вздохнул и чуть не превратился в облако.

      – Что за дьявол?

      Попытался вспомнить что-нибудь из своей жизни. Но ничегошеньки не получилось.

      Во мне больше не было памяти.

      Жизнь началась секунду назад и через мгновение могла уйти!

      Тогда, чтобы не сорвать глотку, признаваясь в любви этому сумасшедшему миру, я снова наполнил стакан, с благоговением наблюдая, как густой гордый ром с достоинством покидает бутылку, готовясь