Весенняя вестница. Юлия Лавряшина

не угодно, – огрызнулась она, внезапно расхрабрившись.

      Высушенные бессонной ночью глаза доктора неожиданно усмехнулись:

      – Да вы не бойтесь, я не собираюсь вас резать прямо сейчас. Я еще и не осмотрел…

      – Но вы особенно не затягивайте, – предупредила Стася, обнаружив, что боль опять злобно закопошилась внутри. – Я слышала, что он может лопнуть.

      – Лопнуть может все, что угодно, – философски заметил врач, переведя взгляд за окно.

      Стася попыталась рассмеяться и не смогла.

      *****

      – Вы ошиблись… Этого не может быть… Как это может быть?

      Аля твердила одно и то же, не задумываясь над тем, что эти слова уже звучали миллион раз до нее, и будут повторяться снова и снова до тех пор, пока люди не окажутся сильнее болезней. И она не видела того, что со стороны выглядит сейчас внезапно осиротевшим ребенком, со страха переминающимся с ноги на ногу, и безнаказанно кусающим ногти, ведь больше некому шлепнуть по руке.

      – Разве это бывает вот так? Ведь это же развивается годами…

      – Она сказала, что никогда не обследовалась, – устало напомнил врач – уже не тот, что принимал Стасю. У этого глаза были такой весенней синевы, что Алька подумала: "Не он должен сообщать такие вещи…"

      Она растерянно подтвердила:

      – Не обследовалась… А зачем? Стася никогда не жаловалась на печень. Откуда мог взяться рак?

      Последнее слово Аля сглотнула, ужаснувшись мысли, что, если она повторит его вслух, то чудовищная неправда, которую зачем-то пытались подсунуть врачи, будет как бы принята ею. Но страшнее всего оказалось то, что вдруг стало ясно: она уже приняла это. Почему, в какой момент – этого Алька не уловила…

      – И что же теперь делать? – спросила она, разглядывая перламутровую пуговицу, в белых переливах которой и для нее мог блеснуть лучик. – Сколько… Сколько…

      – Не больше месяца, – он смотрел поверх ее головы, хотя Аля и не пыталась увернуться.

      Наоборот, ей казалось, что на поверхности его синего взгляда ей было бы не так страшно. Но он все отводил глаза – врач, так и не научившийся смотреть в пустые глазницы под холщовым балахоном. Альке пришлось встать на цыпочки, чтобы поймать ускользающую синеву.

      – Вы преувеличиваете, да? Как это – месяц? Неужели человек может умереть так быстро?

      Он не ответил, пропустив через себя хор голосов, которые Але можно было бы слушать до конца собственной жизни – так много их было. И каждый голос подтверждал, что человек может умереть быстрее, чем родиться, если вести отсчет с той минуты, когда он сам, или кто-то за него уже понял неизбежность События.

      Аля услышала этот хор и отступила. Только спросила:

      – Вы ведь не будете держать ее здесь этот месяц?

      – Шутите? – устало спросил врач. – У нас некому ухаживать и за теми, кого можно вылечить. Да и питание больничное, сами понимаете…

      – Когда я могу ее увезти?

      – Хоть завтра.

      Было заметно, как неприятно ему самому говорить все это, и от усилия, которое доктор совершал над собой, у него