Та сторона, где ветер. Владислав Крапивин

хорошие слова. Про него самого и про его отца. Но таких слов Генка говорить не умел. И он лишь спросил небрежно:

      – А в школе ты тоже в Воронеже учился?

      – В Воронеже… И в Омске. В разных…

      – В специальных?

      Владик покачал головой.

      – Нет. Не хочу я… В специальные интернаты… Там все время жить надо. А мы с папой… понимаешь, вместе все время.

      – Понимаю, – шепотом сказал Генка.

      – Я и в такой школе могу. Думаешь, не могу? У меня память хорошая, я все на уроках запоминаю. Писать в тетрадях только трудно. Ну, меня от чистописания все равно освобождали. И от рисования освобождали.

      – Ты в каком теперь?

      – В четвертый перешел, – вздохнул Владик. – Мог бы в пятый уже, мне почти одиннадцать. Но я как-то глупо родился, в сентябре. Когда в первый класс записывали, меня сначала не взяли. Говорят, потому что до семи полмесяца не хватает. На следующий год тоже не хотели, да я уж читать и считать умел. Одна учительница, Нина Сергеевна, меня в свой класс взяла, занималась, домой к нам ходила. Хорошая такая… А первый раз ох я и ревел, когда не приняли! – признался он. – Так же, как в тот раз, когда ветер сказку рассыпал…

      «Он мне все рассказывает, – подумал Генка. – Почему? Может быть, потому, что ничего не видит и все для него кругом как ночь, а ночью, говорят, люди бывают откровеннее?» Но Генка понимал, что это ерунда. Он чувствовал другое: Владик доверяет ему как другу.

      – Я, когда маленький был, не любил ветер, – тихо сказал Владик. – Только уж потом полюбил, когда понял… От ветра знаешь как погода зависит! – Он поднялся и стал пробираться к флюгеру. – Слышишь, ветер сильнее стал и ровнее? Значит, скоро дождь кончится. Если ветер чувствовать, можно хорошо узнавать, какая будет погода…

      – Это правильно, – согласился Генка.

      Ломая на кусочки какую-то щепку, Владик вполголоса проговорил:

      – Конечно… есть еще разные внешние признаки. Например, цвет неба, форма облаков. Облака – это ведь важно: перистые, кучевые, слоистые. Только ведь скажут, если надо, верно? Не один же я буду.

      – Где? – морща лоб, спросил Генка. Опять он ничего не понимал.

      Владик бросил щепки.

      – Ну, где… На станциях. На зимовках. Где определяют погоду. Ты же знаешь.

      «Ух ты!» – не то подумал, не то прошептал Генка. Потому что лишь в эту секунду пришла настоящая разгадка. Все встало на свои места, сделалось четким и понятным, словно в бинокле, когда повернешь окуляры до полной резкости. И деловитая стрелка флюгера над фанерной шкалой, и дребезжащий анероид, и Владькина фуражка на гвозде рядом с приборами, и сам Владька, не захотевший стать музыкантом. Владька, задумавший удивительное и дерзкое: стать метеорологом. «На станциях. На зимовках…»

      В сумраке чердака пасмурный квадрат окна казался ярким и серебристым. По нему бежали рваные облака. Владькина фигурка в этом квадрате была совсем черной.

      Он стоял спиной к Генке, тоненький, прямой и неподвижный. Что-то непонятное задело Генкину душу. Это «что-то»