Встретимся завтра. Владимир Мавродиев

Иди, дам закиднушку особую, я на нее вчера язька поймал, ты ж помнишь.

      Мишка что-то бурчал в ответ.

      Через какое-то время разговор продолжал Цветков.

      – Я этих сеток-бредней особо не любитель… Терпеть не могу, по правде говоря… Ты вот снасть смастери, блесну иль насадку придумай, узнай какой рыбе чего надо и куда закидывать следует. Тогда и рыба – рыба. А так, пауком и дурак, извините, Дима, вытянет… Я её, рыбу, и не ем толком, жена больше да дочка. Так, ловлю… Красивая живность… Бывало, в войну, наглушит её снарядами, прибьёт к берегу… Жалко… Возьмите, возьмите, Дима, закидную у Иван Андреича. Точно леща отхватите…

      Было это ещё в позапрошлую, обычную по срокам, весну. А следующая выдалась очень ранней, вода высоко поднялась уже к середине апреля, и у моста стали потихоньку собираться рыбаки. Понятно, что мы с Андреичем прибыли, не задержались, потом заявился Димка с новой немкой. Пришли и остальные. Не было пока только Цветкова.

      Объявился у моста и очередной новенький. Это был парень лет тридцати, хмурый, неразговорчивый. Приходя, он, еле глянув на окружающих и чуть кивнув им, занимал место, где обычно ловил Цветков. Парню пока не возражали: ждали самого Цветкова. А того всё не было.

      В одну из суббот Андреич пришел к мосту позже обычного и без удочек. Сев на свое место, он, чего никогда не бывало, попросил закурить. Прикурив, кашляя, объявил всем, что Цветков не придет, потому как в марте умер от инфаркта…

      Минут пять все молчали, глядя на мутную полую воду. Потом Димка вздохнул: «Да, жизнь…» и стал возиться с немкой. Все заговорили о том о сём, лишь бы не об этом. Только Андреич растерянно и виновато сказал, что почему-то ему не позвонили, хоть телефон, вроде, знали домашние доцента. И некролога никакого не было в газете, не дослужился бедный Цветков до профессорского звания и соответствующих печатных почестей…

      Пришел новенький. Он явно с утра «принял на грудь», оттого был навеселе и даже сильно споткнулся, спускаясь по камням насыпи к месту Цветкова. Скинув фуфайку, он долго устанавливал лебёдку, собирал немку. Сетка его «паука» была с крупными, в три пальца, ячейками, вдвое больше по размеру, чем у остальных. В те времена немка браконьерской снастью особо не считалась. И от любого возможного инспектора рыбохраны можно было отбодаться: ловим, мол, мальков-живцов для закидных или спиннингов. Поэтому по общей договоренности и ячея сеток, которыми ловили у моста, тоже была соответствующая, мелкая. А новенький, по всему, явно плевал на здешние устои. Наконец он опустил немку в воду, сел, стал, ёрзая, чиркать спичками и чертыхаться.

      Прошло с полчаса. Все молчали, курили. Рыбы не было.

      Новенький сплюнул в воду и впервые заговорил. Голос у него был тонкий, бабий.

      – Откуда ей тут быть, рыбе-то?.. В этой луже наливной? Гандонов тута больше плавает, чем рыбы… За неделю три дохлых подлещика… Вот спадёт вода, на озёра двину, за Волгу… Зимой две сетки сплёл, по тридцать метров каждая. Рыбнадзору пламенный привет! Ха-хха-хха! Да она щас, рыба-то,