Полоса отчуждения. Евгений Кулькин

и что, – нарывуче вопросил он, – радоваться тому или соболезновать?

      Она в упор глянула на него.

      И он впервые обратил внимание, что у нее зеленые глаза.

      И вообще, казалось, что в ней произошла какая-то перемена. Как будто она провалилась в некую яму и оттуда вялым голосом сообщает, что не может выйти в свадебном наряде.

      Но главное, исчезла витиеватость ее речи.

      И эта обыкновенность даже, кажется, обескуражила Максима.

      Он как-то примялся душой и спросил:

      – Куда тебя отвезти?

      – Да никуда, – ответила она.

      – В таком случае, чего ты тут делаешь?

      – Не знаю.

      Максим впервые видел, как на его глазах творится некое преобразование личности.

      Неужели так подействовало не нее позднее крещение?

      Напрочь улетучился тот цинизм, которым она была заряжена, кажется, до самой высшей точки безмерности.

      – Ну, я пойду, – сказала она. – А то скоро начнется служба.

      И поковыляла какой-то повинной походкой.

      И еще одно удивило Максима.

      Подруга Жены была в длинном, почти до пят, платье.

      14

      Максим не думал, что заболеет автоманией.

      Если случался туман или гололед, и ему приходилось целый день сидеть дома, у него начинались одновременно мокрель ладоней, зуд под ложечкой и головная боль.

      В такие дни он шел в гараж, заводил мотор машины и до одури дышал бензиновым перегаром.

      И все это время вел монолог-размышление с образом тех людей, которых возил.

      Часто вспоминалась та бабка, которую он – уже подряд несколько раз, причем бесплатно – подвозил до одинокой хатенки на самом краю горизонта.

      А однажды, когда он ее только что усадил рядом с собой, у них заглох мотор.

      И уже через минуту стало ясно почему: в баке кончился бензин.

      Как он сумел вовремя не заправиться, уму непостижимо.

      – На то и лох, чтобы везти под уздцы пёх, – сказала бабка, с крехтом покидая машину.

      С неба сыпалась снежная крупа.

      – Пойдем ко мне, – предложила бабка, – у меня давно какая-то канистра приблудилась.

      Они двинулись – напрямую – по редколесью, и старуха сказала:

      – Машина-то, наверно, у тебя безымянница?

      – В каком смысле? – не понял он.

      – Ну, как ты ее кличешь?

      – Да вообще-то никак.

      – А зря.

      – Почему?

      – Каждая вещь, в которую ты себя вкладываешь, одушевлена. Только не всем людям это заметно.

      И объяснила, что серый камень, возле которого он ее заставал уже несколько раз, имеет имя Бурхан.

      – А вот эти деревья, – указала она на тополь, сосну и березу, – троицу составляют из Автондила, Калисты и Глории.

      Бабка похлопала их всех по стволам.

      – Человек должен смотреть не только внутрь себя, – продолжила бабка, – но – через те же камни и деревья – в глубь земли, где зарождаются понятия, которых мы еще не знаем.

      По касательной вспомнился один ученый, которого он возил на кордон.

      Так