Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин

правой фарой. «Скорая» – с порепанным ветровым стеклом.

      – Свидетели есть? – спросил лейтенант с усталым лицом, вытаскивая из планшета перетянутую резинкой тетрадь.

      – Я, – ответил Фрикиш и уточнил: – Косвенный.

      – Вы уже это сами определили? – спросила женщина в кожанке.

      – Это моя соседка.

      – Ну и что?

      Это спросил лейтенант.

      – Вы ее сбросили, да? – напористо поинтересовалась женщина.

      – И пришел вам об этом рассказать, – съехидничал Фрикиш.

      – Так! – сказал лейтенант. – Еще кто что видел?

      Таких не было.

      – А кто первый обнаружил?

      Опять забрезжил голос лейтенанта.

      – Я! – сказала женщина с авоськой. – Она еще была жива и силилась что-то сказать.

      – Что именно?

      Вопрос бабы в кожанке.

      – Что-то такое: «Скажите ему…».

      – Сколько вас живет в квартире?

      Это лейтенант – ему – Фрикишу.

      – Мы с ней вдвоем.

      – Предъявите документы.

      Это опять она.

      – Ну только не вам, – огрызнулся Фрикиш и попросил лейтенанта: – Вас можно на минутку?

      Милиционер сомлел.

      – Извините! – сказал.

      Фрикиш победоносно глянул на коженошку.

      – Чего он тебе там сунул?

      А у самой задавучести полная пазуха.

      – Потом скажу, – ответил милиционер. И обратился к Фрикишу: – Вы разрешите мы осмотрим место?..

      – Конечно, – бросил он через плечо и ринулся к подъезду первым.

      Уже в квартире женщина в кожаном смотрела на Фрикиша, как на Бога.

      То и дело пыталась заглянуть в глаза.

      – Я хочу сделать заявление, – сказал Фрикиш.

      – Пожалуйста! – она перекрыла собой лейтенанта.

      – Но для этого вам надо побывать в моей комнате.

      Вошли гуськом.

      Баба – первой.

      – Видите кругом пыль? – спросил Фрикиш.

      Молчанье было ему положительным ответом.

      – А ковровая дорожка – как новая. И телефонный аппарат чистый. Кстати, я тут ни до чего не касался.

      Женщина достала лупу.

      Стала в нее рассматривать столик, на котором стоял телефон.

      – Может быть, кто-то, – высказал предположение Фрикиш, – увидев, что я вернулся, решил избавиться от нее, как от свидетеля.

      Женщина прокуренно хрипотнула, что подобное могло быть.

      Неожиданно в квартире стало тихо.

      Вышли на кухню.

      Окно, из которого вывалилась Софья Давыдовна, было закрыто.

      – Ветром его, что ли, захлопнуло? – произнес лейтенант.

      – А шпингалеты кто опустил? – почти безжизненно вопросил Фрикиш.

      12

      Он стоял на коленях перед своей матерью. Он, перед кем приклоняла колени почти вся Россия, и благодарил Бога, что он снова их свел – сына и мать.

      Мария Дмитриевна, как маленького, гладила его по голове.

      Рядом стоял, не веря такому счастью, отец.

      А глаза вокруг молящие, иконные глаза. Хотя взор – в чистом виде, растворяется где-то совершенно в другом измерении.

      Тут надо говорить о чем-то другом.

      Но –