Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин

им решку. Потому все и бежали, как раззуженное оводами стадо.

      – Чтобы считать собственные бедствия чужими, – вновь заговорил Деденев, – надо немного – перевернуть все с ног на голову и сказать, что так было.

      Он задохнулся порывом ветра и продолжил:

      – И вот теперь начнется нашествие, восшествие, пришествие и вообще шествие иудеев по нашей стране. Они сметут все с лица земли: и экономику, и политику, и культуру, и право, и нравственность. Это будет хуже всемирного потопа! – Он вздохнул. – И главное, ты этому будешь не только свидетелем, но и участником. Вернее, соучастником.

      Они зашли под фонарь, и Прялин, кажется, впервые увидел, что у Деденева тонкое вызывающее лицо. А маслянистый блеск его глаз говорит о том, что они глядят на все из кондового, сказками увитого прошлого. А рядом из шушуканья и шепота вылущиваются слова, много слов. И они тоже – потопом – наполняют все пространство, которым еще не сумела овладеть другая странная сила.

      – Завещанные Лениным ожидания, – медленно начал Деденев после того, как они вышли из освещенного круга, – сейчас не более, как вспышка воспоминаний. Ибо власть, после Сталина, постоянно отвиливала от всего серьезного. Хрущев замахнулся было, туманно пообещав, что обязательно нанесет удар, но тут же забыл о своей посуле. Но его испугались. И брезгливым жестом велели удалиться. И он до конца дней так и не понял, как же это с ним так лихо обошлись те, на кого он уповал.

      Деденев поперхнулся каким-то словом, потом обронил:

      – Он не ведал, что всякий живет в таинственной зависимости от того, что может случиться в любую минуту.

      Прялину казалось, что жаркий фанатизм Деденева, о котором он и не подозревал, теперь пепелил все, что только могло подпасть под власть его суждений. И его спокойный тон нервировал больше, чем истерический крик или площадная брань.

      Да, да – нервировал! Георгий вдруг начинал понимать, что отдален от своего старшего друга не только разницей лет, но и бездной разномыслия, разночувствования и другой, не обозначенной каким-либо значком разности.

      В световой круг, в который они собирались вступить, откуда-то из тьмы прихромылял кобелек, полакал из лужи и двинулся дальше, опять во мрак, так и не осознав, что по вкусу кровь и вода далеко не одно и то же.

      А лужа, к которой они подошли, была кровавой. И чуть поодаль от нее, уволоча за собой черный след, лежал и тот, кто ее испустил.

      Деденев спокойно, даже излишне спокойно, как показалось Георгию, склонился над распростертым человеком и произнес:

      – Он – мертв.

      И тут же подбежали два парня. Стали теребить лежащего.

      – Это ваш товарищ? – спросил Деденев.

      – Друг, – сказал один из парней.

      – Что же вы его не уберегли?

      – Он был один? – спросил второй из парней.

      – Кажется, да, – ответил Прялин, думая, что вопрос задали именно ему.

      – Не считая собаки, – подправил его Деденев.

      Ребята стали ловить такси, а Деденев с Прялиным двинулись дальше.

      Возле