Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин

утром заявил, что по дому вообще-то и делать-то нечего. Вот у него заботы так заботы! Потому я его и впрягла в свою повседневность, пусть помается!

      – Да я хотел просить… – начал было Георгий и осекся, потому как понял, старуха сроду не уступит, чтобы отпустить своего мужа с ним, да еще в дождь. Остывающий гнев еще бродил в ней свежими хмелинами.

      – Так чего ты завял? – спросила старуха. – Говори!

      – Мне срочно надо в одно место попасть, а такси как назло не останавливаются. И вот я хотел…

      – Поехали! – сказала Акентьевна и стала напяливать на себя плащ.

      – Но вы… – опять запнулся Прялин.

      – Хочешь спросить, справлюсь ли с шоферским делом? Вишь, – кивнула она на мужа, – раз он утюг, считай, освоил с первого раза, то уж и я как-нибудь не подведу.

      А сумерки тем временем густели и густели, соблазняя вечер скорее перейти в ночь. И тут на город налетела облачная проталина, и, перед тем как солнцу уйти за горизонт, небо так просияло, что заломило в затылке. А потом все сузилось до одного-единственного луча, который поскреб в лобовое стекло «москвича» и сгас.

      Но понизу, уже от включенных подфарников, простирался нежный охряной налет.

      И тут машина тронулась. Причем Акентьевна повела ее так уверенно, что Прялин сперва удивился, потом, чуть подсмирнев, сказал ей комплимент, что она ездит в два раза лучше мужа, и неожиданно ухнул в какой-то провал.

      А когда сон рассеялся, а может, сна вовсе и не было, а только чуть размывала сознание утомительнейшая дрема, они уже стояли у подъезда гостиницы «Россия».

      – Вас ждать, мистер? – шутливо спросила старуха.

      – Нет, большое спасибо! Родина вас никогда не забудет!

      И она довольно ухмыльнулась, потому как последняя фраза была патентована ею и сейчас прозвучала как нельзя кстати.

      Он не стал дожидаться лифта, тем более что возле него собралась толпа, а пошел пешком и где-то между пятым и восьмым этажом помечтал о лете где-либо в другом месте, потом подумал, что и зимой неплохо, если провести ее в деревне, на пушистых перинах свежепалой пороши.

      И, наверно, этой зимой он так и сделает: поедет в совхоз к Деденеву и там…

      Прялин постучал в дверь и тут же услышал всегдашнее:

      – Да-да!

      И вошел. И сразу же увидел ту перемену, которая пала во взор. Климент Варфоломеевич был без галстука.

      Он, кажется, рукой, которой провел по месту, где должен быть «человеческий ошейник», извинился, что нынче не по форме, но вопрос задал другой:

      – Там дождь сильный?

      – Да порядочный, – ответил Георгий.

      – Нам надо поговорить.

      – Это я уловил.

      – Только не здесь.

      Прялин промолчал.

      Его стала есть тревога. И он пытался понять, что же так обеспокоило этого глыбистого, кажется, уже навсегда тяжелого на подъем человека?

      Он родился в девяносто девятом, едва зацепившись за краешек пушкинского века, кстати, пришел в этот мир ровно через сто лет после великого стихотворца. В детстве, рассказывал,