О любви (сборник). Надежда Тэффи

с вами все равно прокляты и можем искать спасения только друг в друге.

      Крутомирская восклицала:

      – Гамлет! В вас много искренности! Отчего вы не пошли на сцену?

      Так мирно протекло несколько дней, и вот однажды утром, а именно в пятницу десятого числа, одеваясь, Шариков увидел на полу около дивана, на котором он спал, маленькую брошечку с красноватым камешком.

      Шариков поднял брошечку, рассматривал и думал:

      «У жены такой вещицы нет. Это я знаю наверное. Следовательно, я сам вытряхнул ее из своего платья. Нет ли там еще чего?»

      Он старательно вытряс сюртук, вывернул все карманы.

      И вдруг он лукаво усмехнулся и подмигнул себе левым глазом.

      Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят – подсунул кому-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка, обыщем-ка Ивана Семеныча».

      Найдут и хохочут. Это очень смешно.

      Вечером Шариков вошел в уборную Крутомирской и, лукаво улыбаясь, подал ей брошечку, завернутую в бумагу.

      – Позвольте вам преподнести, хе-хе!

      – Не к чему это! Зачем вы беспокоитесь! – деликатничала актриса, развертывая подарок. Но когда развернула и рассмотрела, вдруг бросила его на стол и надула губы:

      – Я вас не понимаю! Это, очевидно, шутка! Подарите эту дрянь вашей горничной. Я не ношу серебряной дряни с фальшивым стеклом.

      – С фальшивым стекло-ом? – удивился Шариков. – Да ведь это же ваша брошка! И разве бывает фальшивое стекло?

      Крутомирская заплакала и одновременно затопала ногами – из двух ролей зараз.

      – Я всегда знала, что я для вас ничтожество! Но я не позволю играть честью женщины!.. Берите эту гадость! Берите! Я не хочу до нее дотрагиваться: она, может быть, ядовитая!

      Сколько ни убеждал ее Шариков в благородстве своих намерений, Крутомирская выгнала его вон.

      Уходя, Шариков еще надеялся, что все это уладится, но услышал пущенное вдогонку: «Туда же! Нашелся Гамлет! Чинуш несчастный!»

      Тут он потерял надежду.

      На другой день надежда воскресла без всякой причины, сама собой, и он снова поехал к Крутомирской. Но та не приняла его. Он сам слышал, как сказали:

      – Шариков? Не принимать!

      И сказал это – что хуже всего – мужской голос. На третий день Шариков пришел к обеду домой и сказал жене:

      – Милая! Я знаю, что ты святая, а я подлец. Но нужно же понимать человеческую душу!

      – Ладно! – сказала жена. – Я уж четыре раза понимала человеческую душу! Да-с! В сентябре понимала, когда с бонной снюхались, и у Поповых на даче понимала, и в прошлом году, когда Маруськино письмо нашли. Ничего, ничего! И из-за Анны Петровны тоже понимала. Ну а теперь баста!

      Шариков сложил руки, точно шел к причастию, и сказал кротко:

      – Только на этот раз прости! Наточка! За прошлые раза не прошу! За прошлые не прощай. Бог с тобой! Я действительно был подлецом, но теперь клянусь тебе, что все кончено.

      – Все кончено? А это что?

      И,