Царь-Сторож. Эдуард Русаков

поведение в общественном месте…" Может, и пошутил, но лучше б не слышать подобных шуток.

      – Вот такие дела, – посмеивался Валера. – Не вышло из меня нормального советского поэта. Шутка оказалась неуместной и глупой. И надо же было так нажраться… Люся, сознайся – это выглядело ужасно?.. ну, когда я там возник среди них… так сказать, неглиже – а?..

      – Это было… – И я покраснела, а голос мой вдруг охрип, и я быстро обняла его за шею, и зашептала, спрятав лицо: – Это было здорово… видел бы ты их лица!.. А ты… ты… ты был так красив!

      – И тебе не было за меня стыдно? – удивился он, отстраняясь и вглядываясь в мое лицо.

      – Мне было… страшно, – сказала я.

      Мой страх оставался со мной.

      Я жила в постоянном ожидании – скоро все кончится.

      А Валера – он был беспечен, небрежен и… нагло-горд. Ничем, казалось бы, не обоснованная гордость светилась в каждом его жесте, в каждой позе, улыбке, в каждом произнесенном слове, даже самом простом и нейтральном ("да" – "нет") – сама интонация была бесконечно гордой, надменной.

      Мне казалось, что он постоянно играет, часто меняя роли, но играет бескорыстно, ради удовольствия играть, ради радости одурачить.

      Каждый день обязательно что-нибудь врал, придумывал, сочинял, – словно репетировал, проверяя на мне свою фантазию. Не любил ничего делать просто так – обязательно накручивал условия игры. Например, говорил:

      – Представь, что в Кырске – чума! Карантин, костры на улицах, горы трупов… Предлагаю устроить маленький пир во время чумы. А? – И доставал из портфеля бутылку. – Пропади все пропадом, завтра, быть может, сгинем, а нынче будем веселиться! – Обнимал меня и декламировал: "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья – бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог. Итак – хвала тебе, Чума! Нам не страшна могилы тьма, нас не смутит твое призванье! Бокалы пеним дружно мы, и Девы-Розы пьем дыханье – быть может – полное Чумы!.."

      А своих стихов – не читал никогда. Это единственное, в чем он был стыдлив и целомудрен (а может, опять же – горд).

      Я как-то его попросила – прочесть, а он просто сказал:

      – Нет, – и все.

      Мне это казалось немного странным, тем более, что во всем остальном он был не только не скромен, но даже слегка кокетлив. И потом, я ведь знала, что все поэты любят читать окружающим вслух свои стихи. Валера был исключением.

      Он много пил.

      Но, даже напиваясь, не казался пьяным. Наоборот, речь его становилась особенно четкой, изысканной, правда, немного усложненной. Заводил теоретические разговоры, актерствовал, "вещал" (его собственное определение). Степень его опьянения можно было угадать только по внезапным скандальным поступкам – ну, вроде того, со стриптизом у Бармалаева…

      Зарабатывал Валера мало, особенно в тот наш медовый период, когда "все отвернулись" от него и "все двери были закрыты". Хотя, если уж точно, это он сам отвернулся и не пытался ломиться