Царь-Сторож. Эдуард Русаков

выйти на всесоюзную орбиту.

      – Ну и как?

      – Ты знаешь – там одни евреи! – И Шакальский перешел на шепот. – Не берут мой сборник, говорят – вторично, примитивно, провинциально, не тот уровень. Еврейский заговор! Русскому фантасту – нет дороги…

      – Это ж надо! – сказал Валера сочувственно. – И кто во главе заговора? Братья Стругацкие, небось?

      – Думаешь, я пьян? Я трезв. Слу-ушай. Всюду одни жиды – в редакциях, в издательствах, на студиях. Куда мне деться? Что делать русскому фантасту?! Скажи! Подскажи! Научи!

      – Успокойтесь, пожалуйста.

      – Я тут задумался как-то… и знаешь, что я понял? Евреи всегда были в авангарде, особенно в культуре, в искусстве, в литературе… Вот смотри. Спиноза – еврей, Гейне – еврей, Утесов – еврей, Эйнштейн – еврей, Эйзенштейн – еврей, Эпштейн – еврей…

      – А кто это – Эпштейн?

      – Да мой сосед, скрипач из филармонии. Слушай дальше. Чарли Чаплин – еврей. А Райкин? А Маяковский?

      – Ну-у. Маяковский не еврей.

      – Еврей! Еврей!

      – Да он дворянин был… Вы, Шакальский, спятили… – И Валера посмотрел на него с легким испугом.

      – Какие шутки? А Фрейд? А Карл Маркс?.. – И он вдруг замолчал и быстро оглянулся, зажав рот ладонью.

      – А Христос? – тихо вставила я.

      – Что?.. да-а… Да! Девочка – да! И Христос – совершенно верно! Слу-ушай, Поляков… так ведь и сам господь Бог – тоже, выходит, был еврей… раз Христос – его сын! Ты понял? Что ж это получается? Все мы, значит, всего лишь еврейские выдумки, плоды жидовского эксперимента, персонажи семитского марионеточного балагана – на потеху картавому богу-маразматику!..

      – Хватит вам, Шакальский. Уймитесь.

      – Нет, не хватит! Я должен высказаться! Русский фантаст должен, наконец-то, высказаться!..

      Шакальский взмахнул руками, отшатнулся в сторону, чуть не упал – и тут же умчался куда-то, выплевывая злые слова.

      Валера стоял в оцепенении.

      – Что с вами? – спросила я.

      – Он меня напугал… – прошептал Валера, и вяло улыбнулся. – Такая страсть – в таком ничтожестве… Так на чем мы остановились?

      – Пожалуйста, не пейте больше, – попросила я, трогая его за рукав.

      – Это еще почему?

      – У меня предчувствие – что-то случится… ну, пожалуйста, не надо больше пить.

      Валера нахмурился.

      – Я – сам по себе, – строго сказал он. – И не надо меня опекать… Кто ты такая? И вообще… Куда делась Вика?

      – …Как дела, молодой человек? – прогудел Бармалаев, по-медвежьи обнимая Валеру за плечи. – Пошли, брат, к столу. Я там пуншик замечательный приготовил, предлагаю отведать.

      – Премного благодарен! – И Валера зажмурился как кот, и потерся щекой о ладонь Бармалаева. – Вашими щедротами, так сказать… всегда-с рады-с отведать.

      – Зря ты так, брат. Я человек простой. Не ёрничай. Я люблю по-простому, по-мужицки. Пошли, тяпнем.

      И Бармалаев потащил его к столу.

      Я видела – Валера очень пьян.

      – Земляки! – поднимая