РаЗтройство. Даниил Мунин

и рассказывай».

      – Пожалуйста! – вновь не вытерпел и уже вслух умоляюще произнёс Верба. Н. на секунду остановился и посмотрел вопросительно, но увидев состояние друга, не задавая вопросов, продолжил.

      – Черный человек

      Глядит на меня в упор.

      И глаза покрываются

      Голубой блевотой, –

      Словно хочет сказать мне,

      Что я жулик и вор,

      Так бесстыдно и нагло

      Обокравший кого-то.

      Н. сделал тяжёлую, удручающую паузу, и возникло ощущение, что всё на миг исчезло, всё застыло и ждёт. Всё боится и всё в обиде. Н. набрал воздуха в грудь, немного опустил глаза и, смотря исподлобья на всё вокруг, полушёпотом вновь протянул первые строки, как бы напрямую обращаясь к Вербе.

      – Друг мой, друг мой,

      Я очень и очень болен.

      Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

      То ли ветер свистит

      Над пустым и безлюдным полем,

      То ль, как рощу в сентябрь,

      Осыпает мозги алкоголь.

      «Я ведь тоже непременно болен, может ВИЧ, может рак, может спидорак?», – внимание Вербы уже начинало рассеиваться, а в голову лезли глупые, абсурдные мысли. Наверное, прошла минута, а может и больше, только в это мгновение Верба весь как-то разом выпал из мира, из зимы и от друга и не слышал даже, что тот уверенно продолжает прочтение. Он удивлялся, почему одинок, и почему мысли всегда будто насаживаются, вспомнил официантку в баре и сразу подумал о том, что ноги промокли и надо будет сушиться. Н. что-то сказал, про какого-то одиночку у окна, потом про кресло чужое говорил, «ненужно и глупо страдал бессонницей» …

      – Мирику? Это тот, который по ночам не спит? Ему всё что-то мерещится – миражи что ли? Или от слова «мир»? Что-то я не пойму…

      – Ну вроде того, слушай, слушай! – несколько даже с досадой вымолвил Н.

      – Может, с толстыми ляжками

      Тайно придет „она“,

      И ты будешь читать

      Свою дохлую томную лирику?

      Ах, люблю я поэтов!

      Забавный народ.

      В них всегда нахожу я

      Историю, сердцу знакомую, –

      Как прыщавой курсистке

      Длинноволосый урод

      Говорит о мирах,

      Половой истекая истомою.

      На этом моменте Н. оборвал, затих с некоторым лукавством в глазах, осмотрелся по сторонам, вроде что-то даже приметил. Обождал миг и вновь, но более проникновенно и уже с меньшим воодушевлением, скорее, со скорбью в голосе начал вопрошать:

      – Не знаю, не помню,

      Верба тоже начал что-то вспоминать, что-то неуловимое, но не мог определить, что именно. Н. уже меланхолично рассказывал о каком-то крестьянине, и Верба тоже начал думать о своём детстве.

      – В одном селе,

      Может, в Калуге,

      А может, в Рязани,

      Жил мальчик

      В простой крестьянской семье,

      Желтоволосый,

      С голубыми глазами…

      «Да, так было у Есенина, а моё