РаЗтройство. Даниил Мунин

на него они действовали. Он тоже полушёпотом вторил другу, не решаясь вслух, потому что понимал, что вовсе не то у него получается. Н. продолжал таинственно и мистически притягательно.

      – То ли ветер свистит

      Над пустым и безлюдным полем,

      То ль, как рощу в сентябрь,

      Осыпает мозги алкоголь.

      В голове Вербы слово «алкоголь» приобрело какой-то множественный характер, будто эхом прозвучало ещё и ещё: «алкоголь, алкоголь, алкоголь» …

      – Голова моя машет ушами,

      Как крыльями птица.

      Ей на шее ноги

      Маячить больше невмочь.

      Тут Верба не утерпел и начал опережать друга, как бы призывая:

      – Черный человек,

      Черный, черный,

      Черный человек

      «Чёрный Человек!», – в азарте прогремел Верба, хотя Н. и не дошёл ещё до эмоционального накала, и не так это надо было понимать.

      Н. продолжал свое представление одного человека, а Верба всё слушал и слушал, впитывая сочные строки. Пока друг читал, в голове у Вербы роились разные мысли, рождаемые повествованием. Вот Н. заговорил о мерзкой книге и в самом деле начал несколько гнусавить, а на «монахе» голос его прозвучал на октаву выше. У него так хорошо получалось, что стихи обретали музыкальность, текли и растягивались в мелодии.

      – «Слушай, слушай, –

      Бормочет он мне, –

      В книге много прекраснейших

      Мыслей и планов.

      На секунду Вербе показалось, что вот он сейчас идёт, смотрит себе под ноги, а ноги у него будто и не свои вовсе, и при том, какие-то резиновые, как из грязного пластилина. Подспудно ощущалось где-то в затылке, что у него над ухом действительно навис этот Чёрный Человек, и что он всё бормочет, колдует, слушать велит. Верба даже несколько испугался и, чтобы убедиться, что это лишь фантазия, взглянул на друга. Тот тоже как-то внимательно посмотрел на Вербу, словно и он испытывал схожие переживания, и с новой таинственной силой возобновил своё прочтение. В воображении у Вербы проносились орды кровавых громил, и почему-то навязчиво перед глазами маячили сцены насилия с картин Босха. Его поразила формулировка «До дьявола чист», и сразу родился невольный парадокс: «До дьявола чист! Чист! Это может быть, что и бога почище будет…», – беспорядочные мысли скопом рождались в голове Вербы, но ни за одну нельзя было уцепиться. Н. не останавливался:

      – Был человек тот авантюрист,

      Но самой высокой

      И лучшей марки.

      Был он изящен,

      К тому ж поэт,

      Хоть с небольшой,

      Но ухватистой силою,

      «Может, и во мне эта сила есть, может, и я в душе поэт? Ай, всё не то! Всё о себе только мысли!», – Верба даже несколько забылся и потерял на мгновение нить повествования.

      – И какую-то женщину,

      Сорока с лишним лет,

      Называл скверной девочкой

      И своею милою.

      Счастье,