Взбаламученное море. Алексей Писемский

не удивился, так как и прежде еще в разговорах своих с деревенскими знакомыми, священниками и управляющими он обыкновенно объяснял: «У меня ведь жена министр по уму; с этими, там, директорами и попечителями, так за панибрата и режет!». Сам же он Якова Назаровича всегда называл «ваше превосходительство». В настоящий вечер он только обратил внимание на то, когда Соня отнеслась к Леневу и сказала:

      – А что, вы подарите мне лошадей, на которых мы с вами ехали?

      – Подарю, подарю, целую четверку!

      – А сани a jour у вас будут, как у губернатора?

      – У меня уже есть такие, вдвое лучше только!

      Соня, разумеется, говорила шутя, хотя в то же время нельзя умолчать, что и эта причина была одною из побудительнейших… Бедная птичка! Она замужество представляла не совсем так, как оно есть, не во всех еще подробностях.

      17. Губернская тетеха

      Весть о замужестве Соне за Ленева дала Надежде Павловне возможность взять по лавкам в долг всевозможных материй, и только было они со всем этим расклались, как на двор въехала карета. Соня и мать вопросительно посмотрели друг на друга.

      Здоровый лакей едва вытащил из кареты потолстевшую, в трауре, барыню, которая, войдя запыхавшись в маленькую переднюю, сейчас же закричала:

      – Не могла, тетушка… родная моя!.. Не могла утерпеть!..

      – Ах, Аполлинария Матвеевна! – сказала Надежда Павловна, встречая гостью и целуя ее в румяную и пухлую щеку.

      – Как только услыхала, что вы здесь, – везите, говорю… – продолжала та, не переставая тяжело дышать и усаживаясь на диване.

      Это была мать Александра, некогда стройная и хорошенькая собой девушка, а теперь какое-то чудовище. Покойный Бакланов, женясь на ней, отчасти обманутый ее наружностью, а еще более того прельщенный ее состоянием, впоследствии иначе и не называл ее, как тетехой. Сына своего Аполлинария Матвеевна боготворила, хотя и возмущалась многими его поступками и словами.

      В настоящем случае, впрочем, она нашла более приличным сначала заговорить о муже.

      – Горе-то, нуте-ка, тетенька, какое у меня наделалось! – начала она, помахивая длинными оборками своего траурного чепца.

      – Слышала, слышала, – отвечала ей Надежда Павловна.

      – Все вот, бывало, говорил: «ишь, говорит, как тебя дует горой, скоро лопнешь»; а вот сам наперед и убрался.

      Находясь у мужа в страшно-ежовых рукавицах, Аполлинария Матвеевна решительно была рада, что он умер.

      – А это Соня моя! Вы, верно, не узнали ее, – отнеслась было к ней Надежда Павловна.

      – Ай, нет!.. Как это возможно! Здравствуй, душечка! – проговорила она, проворно целуясь с Соней, Бакланова и снова принялась за свое: – в гробу-то, родная моя, говорят, лежал такой черный да нехороший.

      – Замуж выходит! – попробовала было еще раз пояснить ей Надежда Павловна.

      – Ну вот, поздравляю! – сказала и на это полувнимательно Аполлинария Матвеевна.

      – Не прикажете ли кофею? – отнеслась к ней Соня.

      – Ой, пожалуй! – отвечала