Московское гостеприимство. Аркадий Аверченко

сидящего в ожидании на ступеньках лестницы Меньшикова.

      – Ты чего, старичок, по парадным звонишься? – приветствовал его швейцар. – Шел бы со двора.

      – День-то какой ноне, Никитушка!

      – Какой день? Обнаковенный.

      – Никитушка! Да ведь можешь ты понять, тысячный фельетон сегодня идет!

      – Так.

      – Ну, Никитушка?

      – Да ты что, ровно глухарь на току топчешься? Хочешь чего, что ли?

      – Поздравь меня, Никитушка!

      – Экий ты несообразный старичок… С чем же мне тебя поздравлять?

      – Никитушка!.. Тысячный фельетон. Сколько я за них брани и поношения принял…

      – Ну, так что же?

      – Поздравь меня, Никитушка.

      – Эк ведь тебя растревожило. Ну что уж с тобой делать: поздравляю.

      – Спасибо, Никитушка! Я всегда прислушивался к непосредственному голосу народа. Вот обожди, я тебе на водку дам… Куда же это я капиталы засунул? Вот! Десять копеечек… Ты уж мне, Никитушка, три копеечки сдачи сдай. Семь копеечек, а три копеечки мне… Хе-хе, Никитушка…

      – На! Эх ты, жила.

      – Не благодари, Никитушка… Ты заслужил. Это ведь говорится так – на водку, а ты бы лучше на книжку их в сберегательную кассу снес… Ей-Богу, право. Сам-то встал?

      – Встал. Иди уж. Ноги только вытри.

      – К вам я, Алексей Сергеич…

      – Что еще? Говорил я, кажется, что не люблю, когда ты на дом приходишь. Не хорошо – увидать могут. Если нужно что, можешь в редакции поманить пальцем в темный уголок – попросишь, что нужно.

      – День-то какой нынче, Алексей Сергеич!

      – А что – дождь?

      – Изволили читать сегодня? Тысячный фельетон у меня идет.

      – Ну?

      – Можно сказать – праздник духа.

      – Да ты говори яснее: гривенником больше хочешь за строчку по этому случаю?

      – За это я вашим вечным молитвенником буду… А только – день-то какой!

      – Да тебе-то что нужно?

      – Поздравьте, Алексей Сергеич!

      – Удивляюсь… Ну, скажи – зачем тебе это понадобилось?

      Меньшиков переступил с ноги на ногу.

      – Хочу, чтобы, как у других… Тоже, если юбилей, то поздравляют.

      – Глупости все выдумываешь! Иди себе с Богом!

      Придя в редакцию, Меньшиков подошел к столу Розанова и протянул ему руку.

      – Здравствуйте, Василь Васильич!

      Близорукий Розанов приветливо улыбнулся, осмотрел протянутую руку и повел по ней взглядом до плеча Меньшикова. С плеча перешел на шею, но когда дошел до лица, то снова опустил взгляд на бумагу и стал прилежно писать.

      – Я говорю: здравствуйте, Василь Васильич!

      – …Брак не есть наслаждение… – бормотал Розанов, скрипя пером. – Брак есть долг перед вечным…

      От напряженного положения протянутая рука Меньшикова стала затекать. Опустить ее сразу было неловко, и он сделал вид, что ощупывает карандаш, лежавший на подставке.

      – Странный карандашик… Таким карандашиком неудобно, я думаю, писать…

      Меньшиков опустился на стул,