Московское гостеприимство. Аркадий Аверченко

в зонтике есть ручка с крючком. Я зацеплю его и вытащу.

      – Так лучше просто засунуть руку за кровать.

      Он почтительно посмотрел на меня.

      – Вы думаете?

      Я достал ему портсигар и спросил:

      – Что это за бумага валяется вокруг вас?

      – Газетная. Дурак Петр, чтоб ему кипеть на вечном огне, забыл на кровати разостланную сегодняшнюю газету.

      – Ну?

      – А я пришел и лег сразу на кровать. Потом захотелось прочесть газету, да уж лень было вставать…

      – Ну?

      – Так я вот и обрывал ее по краям. Оторву кусочек, прочту и брошу. Очень, знаете ли, удобно. Только вот с фельетоном я немного сбился. Как раз на середке его лежу.

      Я открыл рот, чтобы обрушиться на него градом упреков и брани, но в это время в открытое окно ворвался чей-то отчаянный пронзительный крик.

      Мы оба вздрогнули, и я подскочил к окну.

      На воде канала, находившегося в двадцати шагах от дома, барахтался какой-то темный предмет, испуская отчаянные крики… На почти безлюдном в это время берегу бестолково бегала какая-то женщина и мальчишка из лавочки… Они махали руками и что-то визжали.

      – Человек тонет! – в ужасе обернулся я к Лентяю.

      Под ним будто пружина развернулась.

      – Э, проклятый! – подбежал он к окну. – Конечно, тонет, чтоб его перерезало вечерним поездом!

      И, сбросив пиджак, он камнем вывалился из окна. У Лентяя был такой вид, что, будь окно в третьем этаже, он вывалился бы из него так же поспешно. К счастью, квартира Лентяя была в первом этаже.

      Помедлив минуту, я выпрыгнул вслед за ним и помчался к берегу.

      Лентяй был уже в воде. Он плыл к барахтавшемуся человеку и кричал ему:

      – Как можно меньше движений! Делайте как можно меньше движений!

      Я уверен, что этот совет он давал просто из присущей ему лени.

      Но сам Лентяй на этот раз обнаружил несвойственную ему энергию и сообразительность. Через пять минут мы уже вытаскивали на берег плачущего извозчика, который имел глупость упасть в канал, и моего Лентяя, – безмолвного, мокрого, как умирающая мышь.

      Зубы у него были стиснуты и глаза закрыты.

      Извозчик сидел на берегу и всхлипывал, а какой-то подошедшей лавочник наклонился к лежащему Лентяю, пощупал его и сказал, снимая фуражку:

      – Шабаш! Кончилась христианская душа!

      – Как кончилась? – в смятении воскликнул я. – Не может быть! Он отойдет… Мы его спасем… Братцы! Помогите отнести его в квартиру… Он тут же живет… тут…

      Мокрый извозчик, баба, лавочник и мальчишка подняли тело Лентяя и, предводительствуемые мною, с трудом внесли в его квартиру.

      Вся компания взвалила его на кровать, дружно перекрестилась и тихонько на цыпочках вышла, оставив меня с телом одного.

      Тело пошевелилось. На меня глянул хитрый глаз Лентяя.

      – Ушли? – спросил он.

      – Боже! Вы живы!!. А я думал…

      – Вы извините, что я вас затруднил. Мне просто не хотелось мокрому возвращаться на своих ногах, и я думаю: пусть это дурачье, чтоб их перевешали, понесет меня на руках. Я вас не затрудню одной просьбой?

      – Что