Московское гостеприимство. Аркадий Аверченко

послышался стук.

      – Можно? – спросила Лучезарская, входя в уборную. – Ах, извините! Очень рада познакомиться!

      – Ну что, голуба? – приветливо сказал Фиалкин-Грохотов, смотря на нее. – Что он там?…

      – Ужас, что такое! – страдальчески ответила Лучезарская, поднимая руки кверху. – Это такой кошмар… Все время путает слова, переигрывает, то шепчет, как простуженный, то орет. Я с ним совершенно измоталась!

      – Бедная вы моя, – ласково и грустно посмотрел на нее Фиалкин-Грохотов. – Каково вам-то.

      – Мне-то ничего… У меня сегодня с ним почти нет игры, а вот вы… Я думаю, – вам с вашей школой, с игрой, сердцем и нервами, после большой столичной сцены… тяжело? О, как мне все это понятно! Вам сейчас выходить, милый… Идите!

      Он вышел, а Лучезарская нахмурила брови и, наклонившись ко мне, озабоченно прошептала:

      – Что вам говорил сейчас этот кретин?

      – Он? Так кое-что… Светский разговор.

      – Это страшный сплетник и лгун… Мы его все боимся, как огня. Он способен, например, выйти сейчас и рассказать, что застал вас обшаривающим карманы висящего пиджака Эрастова.

      – Неужели? – испугался я.

      – Алкоголик и морфинист. Мы очень будем рады, если его засадят в тюрьму.

      – Неужели? За что?

      – Шантажировал какую-то богатую барыню. Теперь все раскрылось. Я очень буду рада, потому что играть с ним – чистое мучение! Когда он да эта горилла – Эрастов на сцене, то ни в чем не можешь быть уверенным. Все провалят!

      – Почему же режиссер дает им такие ответственные роли?

      – Очень просто! Эрастов живет с женой режиссера, а тому только этого и надо, потому что ему не мешают тогда наслаждаться счастием с этой распутницей Каширской-Мелиной, которая жила в прошлом году с Зубчаткиным.

      Она грустно улыбнулась и вздохнула:

      – Вас, вероятно, ужасает наше театральное болото? Меня оно ужасает еще больше, но… что делать! Я слишком люблю сцену!..

      В уборную влетел Эрастов и, скрежеща зубами, сказал:

      – Душечка, Марья Павловна, посмотрите, что сделала эта скотина с началом второго действия! Что он там натворил!!!

      – Я это и раньше говорила, – пожала плечами Лучезарская. – Эта роль – главная в пьесе и поэтому по справедливости должна была принадлежать вам! Впрочем… Вы ведь знаете режиссера!

* * *

      Следующий акт я опять смотрел.

      Лучезарская стояла около окна, вся залитая лунным светом, и говорила, положив голову на плечо Фиалкина-Грохотова:

      – Я не могу понять того чувства, которое овладевает мною в вашем присутствии: сердце ширится, растет… Что это такое, Кайсаров?

      – Милая… чудная! Я хотел бы, чтобы судорога счастья быть любимым вами сразу захватила мое сердце, и я упал бы к вашим ногам бездыханным с последним словом на устах: люблю!

      Около меня кто-то вынул платок, задев меня локтем, и, растроганный, вытер глаза.

      – Чего вы толкаетесь, – грубо проворчал я. – Болтают тут руками – сами не знают чего!..

      Неизлечимые

      Спрос