Шолох. Тень разрастается. Антонина Крейн

что я совсем мозги растеряла!

      Мы спустились с покрытой гравием дорожки в яблоневый сад. Деревья не шелохнулись. Ветви с припозднившимися белыми цветами, приятно отяжелевшие, покорно гнулись к земле. Вишня также еще цвела и благоухала. Жужжание комаров успокаивало: кажется, фруктовые сады – это тот редкий случай, где оно лишь добавляет прелести. Кадия шла быстро, спину держала прямо, на меня не оглядывалась. Я семенила вслед, мысленно проклиная подводную ночнушку, которая оплетала ноги и не давала делать нормальные, широкие шаги.

      Мы проскользнули в поместье через черный ход.

      Я знала особняк Мчащихся, как свои пять пальцев. Мы с Кадией дружили с пеленок, и я частенько оставалась у нее ночевать: в детстве, в отрочестве и в том периоде, что мне нравилось называть «затянувшейся юностью». Кадию тоже прельщало последнее определение, слегка расходившееся со словарем. Но в чем кайф быть человеком образованным, если не можешь противопоставить свое веское мнение словарной статье?

      Я до сих пор, несмотря на возраст, воспринимаю себя как девочку, маленькую девочку, которая, хоть и наращивает знания о мире, все равно никогда не повзрослеет. Мысль о том, что где-то есть «настоящие взрослые», отличные от меня, является основой моей жизненной философии. И с каждым годом я все больше убеждаюсь в том, что это не иллюзия. И в школах учатся дряхлые старики. И в доме престарелых может цвести легкость и любовь. Твое тело – это просто брома, материя, забота спящих на севере драконов.

      А твоя искра… Твою искру, насколько мне известно, не колышет время.

      – Так, – сказала я, когда Кад пропустила меня в свою летнюю спальню, удачно расположенную на задворках поместья. – Ты сейчас умываешься, мажешься всеми своими любимыми кремами – для настроения, – и по дороге из ванной цепляешь на спальню табличку «не беспокоить», чтобы к нам не ворвалась ваша горничная, Бруни Грэм…

      – Бруни Даби Грэм, – поправила меня Кад, которая раньше не отличалась щепетильностью в отношении гномьих имен.

      – Бруни Даби Грэм, да. Еще мне нужна нормальная одежда, одолжишь? И… – я вдруг поняла, что комок в горле не даёт мне продолжить.

      А ведь нужно задать следующий вопрос. Вопрос, который сверлом ввинчивался мне в самое сердце с тех пор, как Кадия заплакала на улице.

      Но я до пепла боялась.

      Подруга, увидев мои побелевшие губы, всё поняла. Она лишь коротко кивнула:

      – Если ты волнуешься за Дахху – то он жив.

      Я перевела дыхание…

      Кадия стянула с ног тяжелые сапоги, зашвырнула их в угол и с размаху плюхнулась в кресло:

      – Но никак не придет в себя после нападения маньяка. Почти две недели без сознания. Врачи, что называется, безмолвствуют.

      В ее голосе неожиданно прорезались обвинительные нотки.

      – Кад… – пробормотала я.

      – Да, так меня зовут. Кад. А лучше Кадия. Что, Тинави? Что ты смотришь на меня таким жалобным взглядом? Ты где пропадала вообще? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Ты видела последние новости? Тебя разыскивают, детка. Этот