Мать. Максим Горький

по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…

      В окно тихо стукнули – раз, два… Она привыкла к этим стукам, они не пугали ее, но теперь вздрогнула от радостного укола в сердце. Смутная надежда быстро подняла ее на ноги. Бросив на плечи шаль, она открыла дверь…

      Вошел Самойлов, а за ним еще какой-то человек, с лицом, закрытым воротником пальто, в надвинутой на брови шапке.

      – Разбудили мы вас? – не здороваясь, спросил Самойлов, против обыкновения озабоченный и хмурый.

      – Не спала я! – ответила она и молча, ожидающими лазами уставилась на них.

      Спутник Самойлова, тяжело и хрипло вздыхая, снял шапку и, протянув матери широкую руку с короткими пальцами, сказал ей дружески, как старой знакомой:

      – Здравствуйте, мамаша! Не узнали?

      – Это вы? – воскликнула Власова, вдруг чему-то радуясь. – Егор Иванович?

      – Аз есмь! – ответил он, наклоняя свою большую голову с длинными, как у псаломщика, волосами. Его полное лицо добродушно улыбалось, маленькие серые глазки смотрели в лицо матери ласково и ясно. Он был похож на самовар, – такой же круглый, низенький, с толстой шеей и короткими руками. Лицо лоснилось и блестело, дышал он шумно, и в груди все время что-то булькало, хрипело…

      – Пройдите в комнату, я сейчас оденусь! – предложила мать.

      – У нас к вам дело есть! – озабоченно сказал Самойлов, исподлобья взглянув на нее.

      Егор Иванович прошел в комнату и оттуда говорил:

      – Сегодня утром, милая мамаша, из тюрьмы вышел известный вам Николай Иванович…

      – Разве он там? – спросила мать.

      – Два месяца и одиннадцать дней. Видел там хохла – он кланяется вам, и Павла, который – тоже кланяется, просит вас не беспокоиться и сказать вам, что на пути его местом отдыха человеку всегда служит тюрьма – так уж установлено заботливым начальством нашим. Затем, мамаша, я приступлю к делу. Вы знаете, сколько народу схватили здесь вчера?

      – Нет! А разве – кроме Паши? – воскликнула мать.

      – Он – сорок девятый! – перебил ее Егор Иванович спокойно. – И надо ждать, что начальство заберет еще человек с десяток! Вот этого господина тоже…

      – Да, и меня! – хмуро сказал Самойлов.

      Власова почувствовала, что ей стало легче дышать…

      «Не один он там!» – мелькнуло у нее в голове.

      Одевшись, она вошла в комнату и бодро улыбнулась гостю.

      – Наверно, долго держать не будут, если так много забрали…

      – Правильно! – сказал Егор Иванович. – А если мы ухитримся испортить им эту обедню, так они и совсем в дураках останутся. Дело стоит так: если мы теперь перестанем доставлять на фабрику наши книжечки, жандармишки уцепятся за это грустное явление и обратят его против Павла со товарищи, иже с ним ввергнуты в узилище…

      – Как же это? – тревожно крикнула мать.

      – А очень просто! – мягко сказал Егор Иванович. – Иногда и жандармы