Мать. Максим Горький

острыми и резкими словами неверия. Но за неверием его ей чувствовалась вера, и это успокаивало ее.

      «Где мне понять мысли его?» – думала она.

      Ей казалось, что Рыбину, пожилому человеку, тоже неприятно и обидно слушать речи Павла. Но, когда Рыбин спокойно поставил Павлу свой вопрос, она не стерпела и кратко, но настойчиво сказала:

      – Насчет господа – вы бы поосторожнее! Вы – как хотите! – Переведя дыхание, она с силой, еще большей, продолжала: – А мне, старухе, опереться будет не на что в тоске моей, если вы господа бога у меня отнимете!

      Глаза ее налились слезами. Она мыла посуду, и пальцы у нее дрожали.

      – Вы нас не поняли, мамаша! – тихо и ласково сказал Павел.

      – Ты прости, мать! – медленно и густо прибавил Рыбин и, усмехаясь, посмотрел на Павла. – Забыл я, что стара ты для того, чтобы тебе бородавки срезывать…

      – Я говорил, – продолжал Павел, – не о том добром и милостивом боге, в которого вы веруете, а о том, которым попы грозят нам, как палкой, – о боге, именем которого хотят заставить всех людей подчиниться злой воле немногих…

      – Вот так, да! – воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. – Они и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал человека по образу и подобию своему, – значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы – не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..

      Он говорил тихо, но каждое слово его речи падало на голову матери тяжелым, оглушающим ударом. И его лицо, в черной раме бороды, большое, траурное, пугало ее. Темный блеск глаз был невыносим, он будил ноющий страх в сердце.

      – Нет, я лучше уйду! – сказала она, отрицательно качая головой. Слушать это – нет моих сил!

      И быстро ушла в кухню, сопровождаемая словами Рыбина:

      – Вот, Павел! Не в голове, а в сердце – начало! Это есть такое место в душе человеческой, на котором ничего другого не вырастет…

      – Только разум освободит человека! – твердо сказал Павел.

      – Разум силы не дает! – возражал Рыбин громко и настойчиво. Сердце дает силу, – а не голова, вот!

      Мать разделась и легла в постель, не молясь. Ей было холодно, неприятно. И Рыбин, который показался ей сначала таким солидным, умным, теперь возбуждал у нее чувство вражды.

      «Еретик! Смутьян! – думала она, слушая его голос. – Тоже, – пришел, – понадобилось!»

      А он говорил уверенно и спокойно:

      – Свято место не должно быть пусто. Там, где бог живет, – место наболевшее. Ежели выпадает он из души, – рана будет в ней – вот! Надо, Павел, веру новую придумать… надо сотворить бога – друга людям!

      – Вот – был Христос! – воскликнул Павел.

      – Христос был не тверд духом. Пронеси, говорит, мимо меня чашу. Кесаря признавал. Бог не может признавать власти человеческой над людьми, он – вся власть! Он душу свою не делит: это – божеское, это человеческое… А он – торговлю признавал, брак признавал. И смоковницу