Мать. Максим Горький

и почти забыла, что они есть.

      «Вот кого потревожили!» – думала она.

      – Вас, господин Андрей Онисимов Находка, незаконнорожденный, я арестую!

      – За что? – спокойно спросил хохол.

      – Это я вам после скажу! – со злой вежливостью ответил офицер. И, обратясь к Власовой, спросил: – Ты грамотна?

      – Нет! – ответил Павел.

      – Я не тебя спрашиваю! – строго сказал офицер и снова спросил: Старуха, – отвечай!

      Мать, невольно отдаваясь чувству ненависти к этому человеку, вдруг, точно прыгнув в холодную воду, охваченная дрожью, выпрямилась, шрам ее побагровел, и бровь низко опустилась.

      – Вы не кричите! – заговорила она, протянув к нему руку. – Вы еще молодой человек, вы горя не знаете…

      – Успокойтесь, мамаша! – остановил ее Павел.

      – Погоди, Павел! – крикнула мать, порываясь к столу. – Зачем вы людей хватаете?

      – Это вас не касается, – молчать! – крикнул офицер, вставая. Введите арестованного Весовщикова!

      И начал читать какую-то бумагу, подняв ее к лицу. Ввели Николая.

      – Шапку снять! – крикнул офицер, прервав чтение.

      Рыбин подошел к Власовой и, толкнув ее плечом, тихонько сказал:

      – Не горячись, мать…

      – Как же я сниму шапку, если меня за руки держат? – спросил Николай, заглушая чтение протокола.

      Офицер бросил бумагу на стол.

      – Подписать!

      Мать смотрела, как подписывают протокол, ее возбуждение погасло, сердце упало, на глаза навернулись слезы обиды, бессилия. Этими слезами она плакала двадцать лет своего замужества, но последние годы почти забыла их разъедающий вкус; офицер посмотрел на нее и, брезгливо сморщив лицо, заметил:

      – Вы преждевременно ревете, сударыня! Смотрите, вам не хватит слез впоследствии!

      Снова озлобляясь, она сказала:

      – У матери на все слез хватит, на все! Коли у вас есть мать – она это знает, да!

      Офицер торопливо укладывал бумаги в новенький портфель с блестящим замком.

      – Марш! – скомандовал он.

      – До свиданья, Андрей, до свиданья, Николай! – тепло и тихо говорил Павел, пожимая товарищам руки.

      – Вот именно – до свиданья! – усмехаясь, повторил офицер.

      Весовщиков тяжело сопел. Его толстая шея налилась кровью, глаза сверкали жесткой злобой. Хохол блестел улыбками, кивал головой и что-то говорил матери, она крестила его и тоже говорила:

      – Бог видит правых…

      Наконец толпа людей в серых шинелях вывалилась в сени и, прозвенев шпорами, исчезла. Последним вышел Рыбин, он окинул Павла внимательным взглядом темных глаз, задумчиво сказал:

      – Н-ну, прощайте!

      И, покашливая в бороду, неторопливо вышел в сени.

      Заложив руки за спину, Павел медленно ходил по комнате, перешагивая через книги и белье, валявшееся на полу, говорил угрюмо:

      – Видишь, – как это делается?..

      Недоуменно рассматривая развороченную комнату, мать тоскливо прошептала:

      – Зачем Николай грубил ему?..

      – Испугался, должно быть, –