Мать. Максим Горький

рад…

      И хохол перебрался к ним.

      VIII

      Маленький дом на окраине слободки будил внимание людей; стены его уже щупали десятки подозрительных взглядов. Над ним беспокойно реяли пестрые крылья молвы, – люди старались спугнуть, обнаружить что-то, притаившееся за стенами дома над оврагом. По ночам заглядывали в окна, иногда кто-то стучал в стекло и быстро, пугливо убегал прочь.

      Однажды Власову остановил на улице трактирщик Бегунцов, благообразный старичок, всегда носивший черную шелковую косынку на красной дряблой шее, а на груди толстый плюшевый жилет лилового цвета. На его носу, остром и блестящем, сидели черепаховые очки, и за это его звали – Костяные Глаза.

      Остановив Власову, он одним дыханием и не ожидая ответов закидал ее трескучими и сухими словами:

      – Пелагея Ниловна, как здравствуете? Сынок как? Женить не собираетесь, а? Юноша в полной силе для супружества. Женить сына пораньше – родителям спокойнее. В семье человек лучше сохраняется и духом и плотию, в семье он – вроде гриба в уксусе! Я бы на вашем месте женил его. Время наше требует строгого надзора за существом человека, люди начинают жить из своей головы. В мыслях разброд пошел, и поступки достойны порицания. Божию церковь молодежь обходит, публичных мест чуждается и, собираясь тайно, по углам – шепчет. Зачем шепчут, позвольте узнать? Зачем бегут людей? Все, чего человек не смеет сказать при людях – в трактире, например, – что это такое есть? Тайна! Тайне же место – наша святая, равноапостольная церковь. Все же другие тайности, по углам совершаемые, – от заблуждения ума! Желаю вам доброго здоровья!

      Вычурно изогнутой рукой он снял картуз, взмахнул им в воздухе и ушел, оставив мать в недоумении.

      Соседка Власовых, Марья Корсунова, вдова кузнеца, торговавшая у ворот фабрики съестным, встретив мать на базаре, тоже сказала:

      – Поглядывай за сыном, Пелагея!

      – Что такое? – спросила мать.

      – Слух идет! – таинственно сообщила Марья. – Нехороший, мать ты моя! Будто он устраивает артель такую, вроде хлыстов. Секты называется это. Сечь будут друг друга, как хлысты…

      – Полно, Марья, ерунду пороть!

      – Не тот врет, кто порет, а тот, кто шьет! – отозвалась торговка.

      Мать передавала сыну все эти разговоры, он молча пожимал плечами, а хохол смеялся своим густым, мягким смехом.

      – Девицы тоже очень обижаются на вас! – говорила она. – Женихи вы для всякой девушки завидные и работники все хорошие, непьющие, а внимания на девиц не обращаете! Говорят, будто ходят к вам из города барышни зазорного поведения…

      – Ну, конечно! – брезгливо сморщив лицо, воскликнул Павел.

      – На болоте все гнилью пахнет! – вздохнув, молвил хохол. – А вы бы, ненько, объяснили им, дурочкам, что такое замужество, чтобы не торопились они изломать себе кости…

      – Эх, батюшка! – сказала мать. – Они горе видят, они понимают, да ведь деваться им некуда, кроме этого!

      – Плохо понимают, а то бы нашли путь! – заметил Павел.

      Мать взглянула на его строгое лицо.

      – А