Мать. Максим Горький

по батюшке? – спросила мать.

      – Васильевна. А вас?

      – Пелагея Ниловна.

      – Ну вот мы и знакомы…

      – Да! – сказала мать, легко вздохнув и с улыбкой рассматривая девушку.

      Хохол помогал ей раздеваться и спрашивал:

      – Холодно?

      – В поле – очень! Ветер…

      Голос у нее был сочный, ясный, рот маленький, пухлый, и вся она была круглая, свежая. Раздевшись, она крепко потерла румяные щеки маленькими, красными от холода руками и быстро прошла в комнату, звучно топая по полу каблуками ботинок.

      «Без галош ходит!» – мелькнуло в голове матери.

      – Да-а, – протянула девушка, вздрагивая. – Иззябла я… ух как!

      – А вот я вам сейчас самоварчик согрею! – заторопилась мать, уходя в кухню. – Сейчас…

      Ей показалось, что она давно знает эту девушку и любит ее хорошей, жалостливой любовью матери. Улыбаясь, она прислушивалась к разговору в комнате.

      – Вы что скучный, Находка? – спрашивала девушка.

      – А – так, – негромко ответил хохол. – У вдовы глаза хорошие, мне и подумалось, что, может, у матери моей такие же? Я, знаете, о матери часто думаю, и все мне кажется, что она жива.

      – Вы говорили – умерла?

      – То – приемная умерла. А я – о родной. Кажется мне, что она где-нибудь в Киеве милостыню собирает. И водку пьет. А пьяную ее полицейские по щекам бьют.

      «Ах ты, сердечный!» – подумала мать и вздохнула. Наташа заговорила что-то быстро, горячо и негромко. Снова раздался звучный голос хохла:

      – Э, вы еще молоды, товарищ, мало луку ели! Родить – трудно, научить человека добру еще труднее…

      «Ишь ты!» – внутренно воскликнула мать, и ей захотелось сказать хохлу что-то ласковое. Но дверь неторопливо отворилась, и вошел Николай Весовщиков, сын старого вора Данилы, известный всей слободе нелюдим. Он всегда угрюмо сторонился людей, и над ним издевались за это. Она удивленно спросила его:

      – Ты что, Николай?

      Он вытер широкой ладонью рябое скуластое лицо и, не здороваясь, глухо спросил:

      – Павел дома?

      – Нет.

      Он заглянул в комнату, пошел туда, говоря:

      – Здравствуйте, товарищи…

      «Этот?» – неприязненно подумала мать и очень удивилась, видя, что Наташа протягивает ему руку ласково и радостно.

      Потом пришли двое парней, почти еще мальчики. Одного из них мать знала, – это племянник старого фабричного рабочего Сизова – Федор, остролицый, с высоким лбом и курчавыми волосами. Другой, гладко причесанный и скромный, был незнаком ей, но тоже не страшен. Наконец явился Павел и с ним два молодых человека, она знала их, оба фабричные. Сын ласково сказал ей:

      – Самовар поставила? Вот спасибо!

      – Может, водочки купить? – предложила она, не зная, как выразить ему свою благодарность за что-то, чего еще не понимала.

      – Нет, это лишнее! – отозвался Павел, дружелюбно улыбаясь ей.

      Ей вдруг подумалось, что сын нарочно преувеличил опасность собрания, чтобы подшутить над ней.

      – Вот это и есть – запрещенные люди? – тихонько спросила она.

      – Эти