Мертвец. Эдуард Веркин

поспособствует.

      Понятно. Чтобы умилостивить нового начальника, надо ему отсыпать. Денег. Бабла. Баблоидов. А я при чём? У меня баблоидов нету.

      – Отцу грозит два года. Разумеется, его не посадят. Но на поселение вполне могут отправить.

      Мать смотрела на меня. А я на неё. И на кубки. Когда-то кем-то завоёванные. И на мышиный аккордеон. Мать рассказывала:

      – Но новый начальник, в общем-то, помог. Отец получит выговор, его лишат премии, сильно наказывать не будут. Но он нас попросил…

      Мать замялась.

      – Попросил, да… Они недавно в наш город приехали… Короче, у него есть сын. Я не знаю, что там, с этим сыном, он болеет чем-то. Редкая болезнь…

      Она поморщилась. Я слушал. Мать спотыкалась, как Зюзя в глубокую пятницу.

      – Видишь ли, у него проблемы из-за этой болезни, ему трудно находить друзей… Короче, ты…

      Снова пауза. Подыскивает, как это лучше сформулировать. Чтобы не так обидно было. Да уж. Понятно, почему отец не смог сказать. Такое на самом деле трудно сказать.

      – Короче…

      Мать принялась мяться. Как будто ей тринадцать лет, её к директору школы вызвали, а у неё как раз ячмень на глазу небывалой силы.

      – Тут такие вот дела…

      Для нагнетания ситуации не хватало графина, сейчас как раз время было – налить с дребезжанием воды, расплескать по столу.

      А в глаза тоже не смотрит, как отец.

      – Ты должен ему помочь, – выкрутилась мать. – Ты должен помочь этому мальчику. Ты слышишь?

      Я слышал.

      – Его отец очень нас выручил, ты теперь его выручишь. Мальчишку везде обижают, места живого нет, хулиганьё везде пристаёт… А ты сам знаешь, какие тут у нас живут, чуть не такой, так сразу привяжутся…

      В охранники меня, значит. Мордоворота приставить им западло, я должен ходить. Нянькой.

      – Он полжизни по больницам валялся, – мать набирала уверенности, – ему тяжело адаптироваться, новый город, новая обстановка…

      Я пожал плечами. Я был удивлён. Если бы аккордеон над моей головой вдруг заговорил бы, я бы, наверное, меньше удивился. По больницам он валялся, видите ли… А мне-то что?

      – Сенька не годится, – говорила мать, – сам знаешь, он какой безответственный…

      Сенька не годится, а я, значит, гожусь. Гожусь.

      – Тебе и делать ничего особо не надо. Просто будешь с ним ходить… Ну, куда вы с этим своим Ильей ходите? Он тебе не будет мешать, ну, надо так…

      Я всё не мог до конца понять – серьёзно она всё или как? Может, это шутка просто? Розыгрыш такой? Хи-хи, ха-ха? Я вдруг подумал – хорошо бы, если сейчас вдруг полка с кубками оборвалась, и всё это весёлое железо обрушилось бы на матушку.

      Это меня развеселило бы. Да, развеселило. У меня на лето скопилась куча планов, и в эти мои планы совсем не входила дружба с каким-то больным идиотом! Да даже если у меня не было бы целой кучи планов… Да надо мной весь город смеяться будет! Если честно, то я никак не мог понять, как такое могло случиться?! Я что, не человек, что ли? Тумбочка, табуретка? Вот так, взяли и слили меня, назначили на должность…

      Милые родители.

      Не,