Мертвец. Эдуард Веркин

испугался. Здорово испугался, холодно стало, такой колотун по коже прокатился, от пяток до основания черепа. Начало классическое. Такого я как раз и боялся. Боялся, что он произнесёт эту фразу, что надо серьёзно поговорить.

      – Поговорить? – спросил я безо всякого энтузиазма.

      – Ну да… – Отец вдруг покраснел. – Поговорить. Серьёзно поговорить…

      Отец отвернулся и увидел трубу. С «дурой».

      – Забавно, – сказал он, – кто-то на трубу залез… И кому это приспичило?

      – Да уж… Какой-то сам дурак…

      Чего тянет? Приступал бы сразу к главному. Жутко не люблю длинных вступлений, они все ухудшают. И без того нервы из носа выпрыгивают, а он ещё тянет, тянет.

      – Туда ведь просто так не залезть, – отец указал на трубу, – надо постараться…

      Мы что, теперь будем обсуждать, как какой-то дурак на трубе котельной написал слово «дура»?

      – Ты хотел поговорить, – напомнил я.

      – Да, – кивнул отец. – Хотел… Нам надо поговорить. Может, пойдём по парку погуляем?

      – Ну, пойдём.

      Мы пошли. Сосновый парк тянется вокруг всего больничного городка, окружает его кольцом. Парк хороший, в грибные годы здесь даже маслята встречаются. А удобных тропинок так и не сосчитаешь. И скамейки полагаются.

      Отец шагал первым, я за ним. Он всё молчал, потом вдруг остановился возле высокой однородной сосны.

      – Тут, Никита, такое дело… – начал он. – Видишь ли, я серьёзно влип, да… Ну, с этим… С этой аварией…

      Я молчал. Ждал, пока сам не скажет.

      – Я там напортачил. – Отец стукнул кулаком по дереву. – Послал Котлова, а он… ну сам знаешь. В реанимации теперь. Вот… Комиссия приезжает разбираться. Поэтому мне… Поэтому так… Я тебя попросить хотел.

      – Да?

      – Да. Да, хотел попросить. Я не знаю, сколько тут пролежу… Наверное, придётся тут задержаться…

      У отца задёргался нос. И щека. Тик, что ли? Сейчас, наверное, скажет.

      – Я хотел тебя попросить. – Отец, видимо, решился. – Об одном деле… Это очень важно для меня. Ты не мог бы для меня кое-что сделать…

      Отец замолчал. Я почувствовал, как в животе у меня стало неприятно и холодно. Не вчерашняя ледяная капля, а настоящая холодная гиря страха. Пуд ужаса, заблудившийся в кишках.

      – Ты можешь мне здорово помочь, – негромко сказал отец.

      – Хорошо, – ещё тише сказал я.

      В башке у меня проскочила дикая мысль – сейчас отец попросит раздобыть ему яд. Чтобы он мог уйти из жизни с достоинством, а не мучиться полтора месяца. И я тут же судорожно принялся думать: что делать? Рассказать матери? Попытаться отговорить? Подсунуть вместо яда глюкозу?

      – Помочь… – Отец снова стукнул по сосне. – Это может тебе показаться…

      Он вдруг замолчал. Я ждал. Когда закончится. Всё это.

      Отец шумно выдохнул.

      – Месяц, наверное, придётся проваландаться, а дров у нас нет… – сказал он.

      Вот так так! Оказывается, дело в дровах!

      – Чего? – Показалось, что я ослышался.

      – У нас один мужик лежит, – отец с каким-то облегчением