Шумит, не умолкая, память-дождь…. Давид Самойлов

забудь обиду

      И братца старого прости.

      Твое ль высокое несчастье,

      Моя ль высокая беда?..

      Аленушка, не возвращайся,

      Не возвращайся никогда.

      1960

      «Музыка, закрученная туго…»

      Музыка, закрученная туго

      в иссиня-черные пластинки, —

      так закручивают черные косы

      в пучок мексиканки и кубинки, —

      музыка, закрученная туго,

      отливающая крылом вороньим, —

      тупо-тупо подыгрывает туба

      расхлябанным пунктирам контрабаса.

      Это значит – можно все, что можно,

      это значит – очень осторожно

      расплетается жесткий и черный

      конский волос, канифолью тертый.

      Это значит – в визге канифоли

      приближающаяся поневоле,

      обнимаемая против воли,

      понукаемая еле-еле

      в папиросном дыме, в алкоголе

      желтом, выпученном и прозрачном,

      движется она, припав к плечу чужому,

      отчужденно и ненапряженно,

      осчастливленная высшим даром

      и уже печальная навеки…

      Музыка, закрученная туго,

      отделяющая друг от друга.

      1962

      «Странно стариться…»

      Странно стариться,

      Очень странно.

      Недоступно то, что желанно.

      Но зато бесплотное весомо —

      Мысль, любовь и дальний отзвук грома.

      Тяжелы, как медные монеты,

      Слезы, дождь. Не в тишине, а в звоне

      Чьи-то судьбы сквозь меня продеты.

      Тяжела ладонь на ладони.

      Даже эта легкая ладошка

      Ношей кажется мне непосильной.

      Непосильной,

      Даже для двужильной,

      Суетной судьбы моей… Вот эта,

      В синих детских жилках у запястья,

      Легче крылышка, легче пряжи,

      Эта легкая ладошка даже

      Давит, давит, словно колокольня…

      Раздавила руки, губы, сердце,

      Маленькая, словно птичье тельце.

      1962

      Ночная гроза

      Тяжелое небо набрякло, намокло.

      Тяжелые дали дождем занавешены.

      Гроза заливает июльские стекла,

      А в стеклах – внезапно – видение женщины.

      Играют вокруг сопредельные громы,

      И дева качается. Дева иль дерево?

      И переплетаются руки и кроны,

      И лиственное неотделимо от девьего.

      Как в изображенье какого-то мифа,

      Порывистое изгибание стана,

      И драка, и переполох, и шумиха

      С угоном невест, с похищением стада.

      Она возникает внезапно и резко

      В неоновых вспышках грозы оголтелой,

      Неведомо как уцелевшая фреска

      Ночного борения дерева с девой.

      С минуту во тьме утопают два тела,

      И снова, как в запечатленной искусством

      Картине, является вечная тема —

      Боренья и ребер, ломаемых с хрустом.

      Июль 1962

      Красная осень

      Внезапно в зелень вкрался красный лист,

      Как будто