Шумит, не умолкая, память-дождь…. Давид Самойлов

счастливым супругом Глафиры,

      Лифтерши из сорок четвертой квартиры.

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      На улице осень… И окна. И в каждом окошке

      Жильцы и жилицы, старухи, и дети, и кошки.

      Сапожник Подметкин играет с утра

                        на гармошке.

      Глафира выносит очистки картошки.

      А может, и впрямь лучше было бы в мире,

      Когда бы сапожник женился на этой Глафире?

      А может быть, правда – задача поэта

      Упорно доказывать это:

      Что любовь завершается браком,

      А свет торжествует над мраком.

      Черный тополь

      Не белый цвет и черный цвет

      Зимы сухой и спелой —

      Тот день апрельский был одет

      Одной лишь краской – серой.

      Она ложилась на снега,

      На березняк сторукий,

      На серой морде битюга

      Лежала серой скукой.

      Лишь черный тополь был один —

      Весенний, черный, влажный.

      И черный ворон, нелюдим,

      Сидел на ветке, важный.

      Стекали ветки как струи,

      К стволу сбегали сучья,

      Как будто черные ручьи,

      Рожденные под тучей.

      Подобен тополь был к тому ж

      И молнии застывшей,

      От серых туч до серых луж

      Весь город пригвоздившей.

      Им оттенялась белизна

      На этом сером фоне.

      И вдруг, почуяв, что весна,

      Тревожно ржали кони.

      И было все на волоске,

      И думало, и ждало,

      И, словно жилка на виске,

      Чуть слышно трепетало —

      И талый снег, и серый цвет,

      И той весны начало.

      Апрель 1956

      Зрелость

      Приобретают остроту,

      Как набирают высоту,

      Дичают, матереют,

      И где-то возле сорока

      Вдруг прорывается строка,

      И мысль становится легка.

      А слово не стареет.

      И поздней славы шепоток

      Немного льстив, слегка жесток,

      И, словно птичий коготок,

      Царапает, не раня.

      Осенней солнечной строкой

      Приходит зрелость и покой,

      Рассудка не туманя.

      И платят позднею ценой:

      «Ах, у него и чуб ржаной!

      Ах, он и сам совсем иной,

      Чем мы предполагали!»

      Спасибо тем, кто нам мешал!

      И счастье тем, кто сам решал, —

      Кому не помогали!

      1956

      Из детства

      Я – маленький, горло в ангине.

      За окнами падает снег.

      И папа поет мне: «Как ныне

      Сбирается вещий Олег…»

      Я слушаю песню и плачу,

      Рыданье в подушке душу,

      И слезы постыдные прячу,

      И дальше, и дальше прошу.

      Осеннею мухой квартира

      Дремотно жужжит за стеной.

      И плачу над бренностью мира

      Я, маленький, глупый, больной.

      1956

      «Жизнь пошла за второй перевал…»

      (1957–1963)