Гуляйполе. Игорь Болгарин

Рыс та пшоно. И ще шо в мори словлять. Бо у их с усех сторон море! Водоросли жують, всяку траву, тьфу! Вириш – ни, даже вилок-ложок и то у их нема.

      – А чим же едять? Руками?

      – Дви лозыны зрижуть, и от такыми палочкамы и едять.

      – Та як же це? Пшоно палками?

      – Зголодниешь – ухитришся.

      – А если, к примеру, сало?

      – Нема у ных сала. Ни разу не давалы.

      – Да! То вже бида, то вже голод, – заключил Нестор. – Ну а в России як?

      Омельян оглянулся по сторонам и понизил голос:

      – В России, братка, кругом бунт. Революция называется. А особенно в Москви…

      – Сидай на коня! – предложил Нестор.

      – Та ни, я пеши! Привык уже!..

      – Сидай! Про революцию лучше дома расскажешь. Все в подробностях!..

      И они продолжили медленно брести по дороге: теперь уже Омельян на лошади, а Нестор – рядышком, пешком.

      Кто опередил, какое радио донесло, неизвестно, но когда они свернули в переулок, навстречу им уже бежала Катерина, жена Омельяна. Подбежала, бросилась мужу на шею, запричитала:

      – Ой, счастье яке! Дождалась! Вже й не вирыла, шо вернешься!.. – отпрянула, оглядела мужа, заголосила пуще прежнего: – Да шо ж оны з тобою исделалы! Де ж твои глазыньки, шо я так любила цилувать!..

      – Ну, ладно, ладно! Не прычитай на всю вулыцю! – засмущался Омельян.

      – Та як же! Взяли здорового, а возвернули калеку! Глазу-то нема!..

      – Ну, нема! Ну й хрен с ным! – Омельян сердито полез в брючный карман, порылся в нем, извлек оттуда маленький тряпичный сверточек. Развернул. Протянул Катерине бронзовую медальку, прицепленную к полосатой ленте. – Ось вин мий глаз! Я с инператором його на цю медальку поминяв!..

      И, войдя в дом, он не переставал говорить. Видно, хотел наговориться за все время долгого молчания:

      – Я вам так скажу: Россия вся ходуном ходыть. Прямо с вагона выдно, як у панив имения горять…

      В горнице, в отгороженном простыней закутке, Омельян мылся. А Катерина сновала по хате: доставала из скрыни то мужское исподнее, то рубаху, то штаны и со всем этим суетливо скрывалась за простыней.

      Омельян то поднимал над простыней намыленную голову, то снова скрывался – и тогда было слышно, как льется вода. И при этом продолжал непрерывно рассказывать.

      А слушателей все прибывало. Пришли друзья Нестора, чинно расселись на лавках. Потом появились запыхавшиеся братья Савва, Карпо и Григорий. Коротко поздоровались и тоже затихли, слушая Омельяна.

      – Козакы кругом скачуть. На станциях повно жандармив… В поезди люди говорылы, вроде як рабочи фабрики и заводы забирають, а селяны землю панську делять. И называется це спроприяция. Городовых вбивають. Багатеев тож. Шо творыться, шо творыться!.. Один матрос россказував, будто в Москви генерал-губернатора, дядьку самого инператора, бонбой вбылы.

      – Дядьку императора? – не сдержал удивления Федос. – А у нас нияких слухов. У нас тут тыхо, як в гробу. У нас…

      – Не перебывай! – остановил приятеля Нестор. – Ты слухай!.. А скажи, братуня, де ж рабочи, к примеру, ружжа взялы? Чи