Мужик и камень. Анна Александровская

говорю. Э-э-эх, Филолет Степанович! Филолет Сте-па-

      ныч… – протянул обижено Журкин и опустил глаза.

      – Ты что заказывать будешь? Наверное, не завтракал еще? –

      спросил со всей серьезностью Гомозов после некоторой паузы,

      переменив тему.

      – Черный чай и вон тот штрудель, что у них там на большой

      тарелке красуется. Его хочу. С корицей он, наверное. А еще

      запеканку и два кренделя, там в витрине.

      – Я закажу, пойду, а то официанты совсем обнаглели! Не

      замечают нас, туполобые! Не дождутся чаевых! – Филолет

      Степанович со скрипом отодвинул стул и, выйдя из-за стола,

      направился к витрине.

      Когда он вернулся, диалог старых приятелей продолжился:

      – Так ты, значит, собаку завел? – чуть смягчившись, начал

      Филолет Степанович.

      Журкин утвердительно кивнул, наученный тем, что

      распространяться с ответом не стоит.

      – Чего у тебя еще за эти годы изменилось, кроме собаки-то?

      А?

      – По пальцам не пересчитать! – немного оживился Григорий

      Степанович, уловив, наконец, одобрительный тон друга. – Я,

      собственно, по какой причине-то с тобой и встретился? Есть у меня

      один проектик на уме. Как только замыслил, просчитал чуть-чуть –

      прибыльное дело, ей Богу, прибыльное! Да, что говорить, что слова-

      то молоть попусту, я ведь от тебя ничего не хочу скрывать, ты же

      знаешь. На-ка вот, почитай! – Журкин достал из своего портфеля

      папку в мягком кожаном переплете и шумно бросил на стол, да и

      сам подпрыгнул от неожиданного удара папки о стол. – Я знаю, –

      продолжал он. – Я знаю, что ты человек в этом деле серьезный, все

      поймешь. И уверен, что на тебя можно положиться, нет надежней

      тебя. От других я эту папку прятал, скрывал, не заикнулся бы про

      нее! Но от тебя не стал! Помню, как тогда помог мне. Еле концы с

      концами сводил. Все помощи боялся у людей просить – совести не

      хватало, да унижаться не хотелось. Только ты один выручил. Да так

      просто, не вникая, не расспрашивая. «Тяжело, говорит, тебе в

      чужом городе без родных, без друзей, – и радужную бумажку

      передо мной на стол. – Потом отдашь». До сих пор ценю! Теперь

      времена-то те как в тумане. Разжился. Ни на что не пожалуешься. А

      твою помощь вовек не забуду. Так что, если хочешь –

      присоединяйся, будем коллегами. Не горишь желанием – твоё дело.

      Я настаивать не буду. Да, и еще, сразу скажу, во избежание

      недомолвок, чтоб уж не думалось. На твои материальные затраты я

      не рассчитываю, так и знай, с финансированием порядок. Слышал,

      что ты все там же работаешь, а я ведь помню, с прошлой встречи

      помню, как ты грезил это болото оставить. Так что решай, думай.

      Моё дело – предложить, а дальше уж сам. Самому выбор делать.

      На последних фразах Григорий Журкин потирал свои

      наручные часы с видом задумчивым и сосредоточенным, пытаясь

      уловить