Мужик и камень. Анна Александровская

В подозрении смотрит вдаль на лес – по верхушкам

      деревьев пробежал волной ветер, и тут же ударило морозом ему в

      лицо. Деревья жалобно закачались, на лес стал опускаться черный

      клубившийся туман. И чувствует Гомозов, что кожа его стягивается,

      ссыхается, стареет. Схватился он за лицо, а всё лицо в считанные

      секунды одрябло, глянул на руки – кожа на руках сделалась

      хрупкой, словно древний пергамент. Бежать бы, бежать бы

      подальше от этого леса, уносить ноги скорее! Только куда? Куда?!

      Несчастный и побежал бы куда угодно, но только любопытство так

      ухватило его, что он все всматривался и всматривался в

      потемневший страшный лес, в самую его глубь, в самое его сердце.

      Смотрит Гомозов, и видит, что катится на него из страшного леса,

      издалека, большой черный ком. И ком этот неясно из чего

      сделанный. Весь словно из тумана, но не из тумана вовсе. Из сажи.

      Но и на сажу едва похож. И катится ком с невероятной быстротой,

      точно зная, куда ему катиться – на Гомозова. Только один у него

      объект преследования. Тут уж Филолет Степанович опомнился,

      захотел встать и бежать, что есть мочи, но тут осознал, что ноги его

      постарели, и, несмотря на исхудалость, отяжелели совсем,

      сделались будто каменные, и совсем перестали слушаться, поэтому

      встать он теперь не мог. И только оставалось смотреть Гомозову с

      ужасом на тот лес, да и на ту гущу черной клубящейся энергии, что

      на него мчалась, а она все ближе и ближе. Вскинул он тогда взгляд

      вверх, словно прося помощи, да только неба не заметил – кругом

      одни кроны деревьев и залились они кроваво-красным, как розы в

      букете, что валялся возле него. Тут же сорвался ледяной порыв

      колючего ветра из самой глубины уже бардового леса, а следом

      раздался неистовый женский смех, такой, что сердце защемило, и

      волосы на истощавшей старой голове испуганного мужчины в одно

      мгновение поседели.

      Гомозов долго приходил в себя, после того, как проснулся.

      Окончательно кошмар растворился в добротной чашке крепкого

      чая, которую сопровождала круглая ватная булочка с мелкими

      «блошками» кунжута. Но все же, при малейшем воспоминании об

      этом сне у Филолета Степановичи пронзительно екало сердце.

      ***

      Рабочий день Филолета Степановича прошел без накладок.

      Обидно только, что руководство не похвалило за вчерашний отчет.

      Дома Гомозов был уже в шесть. Не успел он войти, как тихое

      пространство прорезал телефонный звонок. Филолет снял трубку.

      – Але.

      – Филолет Степанович… Здравствуй! – послышался

      потрескивающий от связи голос. – Ты меня узнал? Это Жуоркин.

      – Ох-хо! Конечно, узнал! Гриша! Теперь, конечно, узнал!

      Станиславович! – радостно прокричал в трубку Гомозов. – Как же

      не узнать?! По какому делу звонишь? Или, надеюсь, вовсе не по

      делу?!