Жизнь волшебника. Александр Гордеев

от этого стали. Причём, тут страдает и тот, кто бегает, и тот, кто из-за страха греха бегать

      не может. Более того, страдать стали и те, от кого бегают, ведь раньше-то они не знали, что это

      грех…

      – Кто это тут у вас куда бегает? – входя в комнату, строго спрашивает Тамара Максимовна.

      – Так на работу, Томик, – понимая, что жена слышала край их разговора, с лукавой улыбкой

      отвечает Иван Степанович. – Исключительно на работу, куда же ещё…

      – Смотри тут у меня, Динамо! Не порть молодого человека своими вольнодумными

      разглагольствованиями.

      Иван Степанович смиренно замолкает, ожидая, пока жена польёт цветы на окне. Роман же

      задумывается над этим «Динамо», как иногда называет его Тамара Максимовна. А что? Это второе

      имя ему очень даже подходит. Удивительный мужик – его тесть.

      – Она слишком женщина, – поясняет Иван Степанович, когда жена уходит, – не хочет в такие

      дебри лезть. Ей они не нужны. Ей и обыденной жизни хватает. С дочерью я ещё могу немного по

      душам поговорить, а с ней на такие темы лучше не заикаться… Однако при всём том, что я тут

      сказал, знаешь ли ты, в чем главная сила нашей нации? – продолжая, задаёт Иван Степанович

      очередной непростой вопрос.

      Роман теперь лишь беспомощно пожимает плечами.

      – А в том, что нам по большому-то счёту наплевать на все эти уже вековые традиции

      христианской морали. Осколки язычества, вбитые в нас на генном уровне, торчат из нашей

      личности как шипы у ежа, и потому нас никто никогда не съест. Мы этими языческими шипами

      принципиально отличаемся от всякого другого народа. Именно от того, что нам всё, грубо говоря,

      похер, мы выживем в любых условиях! Адаптируемся и приспособимся хоть к соляной кислоте. Эта

      внутренняя, неосознаваемая вера сидит даже в тех, кто носит крестик. И эта вера сильнее любой

      другой.

      Роман невольно улыбается – вот это ему уже по душе.

      …Когда они с Ирэн бредут домой по вечерней улице, ведя за руки Серёжку, Роман чувствует

      себя в каком-то вывернутом, теперь уж не поймёшь – не то в истинном, не то в ложном измерении.

      Не выходит из головы утверждение тестя, что живём мы вроде как в потерянной стране. Да какая

      же она потерянная? Вот она, вокруг нас. Вот дома одного из её городов. Не картонные же они, а

      настоящие: кирпичные и панельные… А вот жена теперь куда понятней. Конечно же, её колючий

      ум от отца. Чтобы быть на равных с ней, тоже требуется колкость, острота ума, ироничность,

      знания.

      – Почему ты не говорила мне ничего подобного? – спрашивает Роман. – Ведь ты, наверное,

      слышала обо всём этом с детства.

      – Конечно слышала, – отвечает она, – для меня это даже привычно. Но папа всегда запрещал

      болтать на такие темы. И даже просил не поддаваться на провокации, если кто-то об этом

      заговорит. . Просто он боится за меня…

      – Боится!? Значит, он искренне верит во всё?

      – Ты