Молодой Бояркин. Александр Гордеев

непричастней.

      * * *

      Бояркин тоже стоял в почетном карауле и видел лицо с перебитым носом и с синими

      дырочками от дробин. Сползший бинт открывал круглое отверстие на виске, в котором

      белела не то кость, не то вата. Руки покойника на черном впитывающем свет пиджаке,

      желтели, как восковые, а каштановые волосы отсвечивали здоровым, живым блеском. На

      пальцах четко проступила тонкая узорчатость кожи, и Бояркин почему-то вспомнил, что

      узоры каждого человека неповторимы. Все три дня про Генку говорили: "Ему бы жить да

      жить". Николай не вдумывался в эти слова, но у гроба вдруг понял, как это глубоко и

      страшно – еще бы жить да жить, но на самом деле уже никогда не жить.

      На кладбище, когда гроб стоял на двух ломах, брошенных поперек могилы, зависнув

      перед входом в землю и в забвение, Генка был неузнаваем до того, что даже мать, прощаясь,

      поцеловала его как чужого, с брезгливым ужасом на лице.

      Потом, когда обыденно и просто застучали молотки, Николай пошел блуждать среди

      могил по сухой цепкой траве, скрылся от глаз и дал волю слезам. Пронзительная мысль о

      смерти была притуплена этими свободными слезами. Выплакав все и успокоясь, Бояркин

      перелез через штакетник и пошел домой.

      Через неделю после этого Николай вместе с товарищами стоял на клубном крыльце и

      ждал начала фильма. Навалившись на перила, все щелкали семечки и поплевывали вниз.

      Уже вечерело. От автобусной остановки расходились люди, ездившие в центр. Кто-то

      в темной куртке и в сапогах, свернув за палисадник, замелькал в голых черемуховых кустах.

      "Генка куда-то ездил", – отметил Николай и замер от своей ошибки… Так что же, выходит, это

      действительно было так, что Генку Сомова убили, что он действительно лежал на берегу, а

      потом в этом самом клубе с чем-то белеющим в голове, с дырочками от свинцовых дробин?

      Да, все это было не в кино, а было увидено собственными глазами, и, значит, теперь, когда ты

      можешь стоять на крыльце и дышать этим холодным, но уже с привкусом весеннего тепла

      воздухом, значит, теперь среди всей этой прекрасной обыденности Генки все-таки уже не

      существует. В это почему-то никак не верилось…

      ГЛАВА ТРЕТЬЯ

      Мечтания свои Николай доверял дружку-соседу Грине Кореневу. Гриня был на год

      старше, но Бояркина слушал с любопытством, потому что сам он жил совсем другим – в

      основном все дни пропадал на конном дворе; зимой помогал отцу чистить навоз, гонять

      лошадей на прорубь, а летом пасти на лугу. Ему очень рано доверили опасное взрослое дело

      – объезжать молодых коней. Для Николая Гриня всегда был готовым, взрослым человеком.

      Разговаривая, они обычно сидели на лиственничных бревнах в ограде Бояркиных и

      щелкали семечки.

      – Как-то у тебя все несерьезно, – сказал однажды Гриня, выслушав новые мечтания о

      летном училище, – все как в сказке.

      –