Молодой Бояркин. Александр Гордеев

Шунду и новый мост, но и серые пятна бывших озер, и сухую протоку и все

      остальное. Сколько людей смотрело отсюда с фотографий на незамысловатых памятниках,

      сваренных в МТС! Но больше всего было здесь задернившихся, безымянных бугорков – те,

      кто лежал под ними, ушли уже из человеческой памяти и находились теперь заодно с

      дождями и снегами, с ветрами, с почвой, с березами, рябинами, боярышником, с птицами,

      которым по осени доставались щедрые кладбищенские ягоды.

      Могила Генки Сомова, к которой Николай подошел в первую очередь, была уже самой

      обыкновенной могилой – обдутой ветрами, затянутой полевой травой. Да и в памяти

      стирались яркие подробности его гибели. И фотография на памятнике заменена. Сначала

      была любительская – Генка стоял на берегу в светлой рубашке, с волосами, взъерошенными

      приречным ветерком. Смотрел он куда-то в сторону и улыбался. На той фотографии ему

      было наплевать, станут его помнить или нет. На новой фотографии Генка уже не обладал этой

      независимостью, он, как и положено, сидел строгий, в галстуке, и смотрел прямо, будто

      требуя памяти. Теперь слово "покойник" к нему подходило. Николай долго смотрел на Генку

      и вдруг обнаружил, что его школьный кумир – всего лишь мальчишка, чем-то похожий на

      матроса Манина.

      На могилах Бояркиных лежали только стандартные, отлитые на каком-то заводе плиты

      с фамилией и инициалами. Фотографий не было. Не осталось их и в альбомах – лица родных,

      не так уж давно и умерших, были навеки потеряны. Не зная, как принято посещать могилы

      предков, особенно если ты ничего о них не знаешь, Николай опустился на теплый ржавый

      камень и с минуту сидел, потупив голову и наполняясь тишиной. "Вот передо мной

      многочисленные решетчатые оградки, – подумал он, – вот на одном железном пруте потек

      голубой краски. Вот в шершавом пырее скатившаяся с какой-то могилы эмалированная

      кружка с пробитым дном. Мою спину греет солнце, и на траве от меня короткая тень. Я сижу

      почти в центре кладбища и вижу мое село, в котором родился и вырос. Оно как на ладони:

      каждая крыша – маленький квадратик. Это большое село, но с самолета оно выглядит

      мизерным. Оно находится среди других сел, среди городов, среди гор, степей, огромных

      лесов. В разные стороны от него – моря, океаны, материки. В это мгновение жизнь бурлит

      повсюду: люди на земле смеются, плачут, рождаются и умирают, воюют, убивают, празднуют

      победы; в море идет косяк рыбы, качаются плавбазы, несутся пограничные корабли, а на

      одном из них мои товарищи, которыми командует Батя, Командир – капитан третьего ранга

      Осинин. В эту минуту не живет уже Генка Сомов, не живут миллиарды таких же людей, как

      мы (но миллиарды пока еще не родились)".

      Глядя на многочисленные могилы прародителей, Николай попытался разобраться, кто

      тут кем кому приходится. Быстрее всего он определил