Улисс. Джеймс Джойс

богохульствует. Впрочем, я лично не из верующих. С другой стороны, его веселье как-то придает всему безобидность, не правда ли? Как это у него называется? Иосиф-плотник?

      – Баллада об Иисусе-шутнике, – буркнул Стивен.

      – Так вы это раньше слышали? – спросил Хейнс.

      – Каждый день три раза, после еды, – последовал сухой ответ.

      – Но вы сами-то не из верующих? – продолжал расспрашивать Хейнс. – Я хочу сказать: верующих в узком смысле слова. Творение из ничего, чудеса, Бог как личность.

      – Мне думается, у этого слова всего один смысл, – сказал Стивен.

      Остановясь, Хейнс вынул серебряный портсигар с мерцающим зеленым камнем. Нажав на пружину крышки большим пальцем, он раскрыл его и протянул Стивену.

      – Спасибо, – отозвался тот, беря сигарету.

      Хейнс взял другую себе и снова защелкнул крышку. Спрятав обратно портсигар, он вынул из жилетного кармана никелированную трутницу, тем же манером раскрыл ее, прикурил и, заслонив язычок пламени ладонью, подставил Стивену.

      – Да, конечно, – проговорил он, когда они пошли дальше. – Вы либо веруете, либо нет, верно? Лично я не мог бы переварить идею личного Бога. Надеюсь, вы ее не придерживаетесь?

      – Вы видите во мне, – произнес Стивен мрачно и недовольно, – пример ужасающего вольнодумства.

      Он шел, выжидая продолжения разговора, держа сбоку ясеневую тросточку. Ее кованый наконечник легко чертил по тропинке, поскрипывая у ног. Мой дружочек следом за мной, с тоненьким зовом: Стииииии-вии! Волнистая линия вдоль тропинки. Они пройдут по ней вечером, затемно возвращаясь. Он хочет ключ. Ключ мой, я плачу аренду. Но я ем хлеб его, что горестен устам{52}. Отдай и ключ. Все отдай. Он спросит про него. По глазам было видно.

      – В конечном счете… – начал Хейнс.

      Стивен обернулся и увидал, что холодный взгляд, смеривший его, был не таким уж недобрым.

      – В конечном счете, мне кажется, вы способны достичь свободы. Похоже, что вы сами себе господин.

      – Я слуга двух господ, – отвечал Стивен, – или, если хотите, госпож, англичанки и итальянки.

      – Итальянки? – переспросил Хейнс.

      Полоумная королева, старая и ревнивая. На колени передо мной.

      – А некто третий, – продолжал Стивен, – желает, чтобы я был у него на побегушках.

      – Итальянки? – спросил снова Хейнс. – Что это значит?

      – Британской империи, – пояснил Стивен, покраснев, – и Римской святой соборной и апостольской церкви.

      Прежде чем заговорить, Хейнс снял с нижней губы приставшие крошки табака.

      – Вполне понимаю вас, – спокойно заметил он. – Я бы даже сказал, для ирландца естественно так думать. Мы в Англии сознаем, что обращались с вами несправедливо. Но повинна тут, видимо, история.

      Гордые полновластные титулы прозвучали в памяти Стивена победным звоном медных колоколов: et unam sanctam catholicam et apostolicam ecclesiam[7], – неспешный рост, вызревание догматов и обрядов, как его собственных заветных мыслей, химия звезд. Апостольский символ

52

Парафраза Дантовой строки: «Но горестен устам чужой ломоть». Рай, XVII, 58 (перевод М. Лозинского).

7

И во едину святую соборную и апостольскую церковь (лат.).