Улисс. Джеймс Джойс

{64}

      – Тарент, сэр.

      – Правильно. А потом?

      – Потом было сражение, сэр.

      – Правильно. А где?

      Мальчуган с пустым выражением уставился в пустоту окна.

      Басни дочерей памяти. Но ведь чем-то и не похоже на басни памяти. Тогда – фраза, сказанная в сердцах, шум Блейковых крыл избытка. Слышу, как рушатся пространства, обращаются в осколки стекло и камень, и время охвачено сине-багровым пламенем конца. Что же нам остается?{65}

      – Я позабыл место, сэр. В 279 году до нашей эры.

      – Аскулум, – бросил Стивен, глянув название и дату в книге кровоотметин.

      – Да, сэр. И он сказал: еще одна такая победа – и мы погибли.

      Вот эту фразу мир и запомнил. Утеха для скудоумных. Над усеянной телами равниной, опершись на копье, генерал обращается с холма к офицерам. Любой генерал к любым офицерам. А те внимают.

      – Теперь ты, Армстронг, – сказал Стивен. – А каков был конец Пирра?

      – Конец Пирра, сэр?

      – Я знаю, сэр. Спросите меня, сэр, – вызвался Комин.

      – Нет, ты обожди. Армстронг, ты что-нибудь знаешь о Пирре?

      В ранце у Армстронга уютно притаился кулек с вялеными фигами. Время от времени он разминал их в ладонях и отправлял потихоньку в рот. Крошки, приставшие к кожице на губах. Подслащенное мальчишеское дыхание. Зажиточная семья, гордятся, что старший сын во флоте. Вико-роуд, Долки.

      – О Пирре, сэр? Пирр – это пирс.

      Все засмеялись. Визгливый, злорадный смех без веселья. Армстронг обвел взглядом класс, дурашливая ухмылка на профиле. Сейчас совсем разойдутся, знают, что мне их не приструнить, а плату их папаши внесли.

      – Тогда объясни, – сказал Стивен, касаясь плеча мальчугана книжкой, – что это такое, пирс.

      – Ну, пирс, сэр, – тянул Армстронг. – Такая штука над морем. Вроде как мост. В Кингстауне пирс, сэр.

      Кое-кто засмеялся снова, без веселья, но со значением. Двое на задней парте начали перешептываться. Да. Они знали: никогда не изведав, никогда не были невинны. Все. Он с завистью оглядел их лица. Эдит, Этель, Герти, Лили. Похожи на этих: дыхание тоже подслащенное от чая с вареньем, браслеты звякают во время возни.

      – Кингстаунский пирс, – повторил Стивен. – Да, несбывшийся мост.

      Их взгляды смутились от его слов.

      – Как это, сэр? – спросил Комин. – Мост, он же через реку.

      Хейнсу в его цитатник. Не для этих ушей. Вечером, среди пьянки и пустословия, пронзить, словно пирс воду, ровную гладь его ума. А что в том? Шут при господском дворе, благоволимый и презираемый, добился от господина милостивой похвалы. Почему все они выбрали эту роль? Не только ведь ради ласки и поощрения. Для них тоже история – это сказка, давно навязшая в ушах, а своя страна – закладная лавка.{66}

      Разве Пирр не пал в Аргосе{67} от руки старой ведьмы, а Юлия Цезаря не закололи кинжалом? Их уже не изгнать из памяти. Время поставило на них свою мету и заключило, сковав, в пространстве, что занимали уничтоженные ими бесчисленные возможности. Но были ль они возможны, если их так и не было? Или то лишь было возможным, что состоялось? Тките, ветра ткачи.

65

Историческая рефлексия Стивена отправляется от образов и идей Уильяма Блейка (1757–1827), английского мистика, художника и поэта, которого Джойс много читал и ценил. В заметках «Видение Страшного суда» (ок. 1810) Блейк вводит мифологическую оппозицию: «Басня, или Аллегория, образована дочерьми Памяти. Воображение окружено дочерьми Вдохновения». (Дочери Памяти у Блейка отнюдь не тождественны греческим музам, дочерям богини памяти Мнемозины.) На языке этой оппозиции Стивен выражает свое скептическое отношение к школьной истории: это басни дочерей Памяти (ср. в эссе «Джеймс Кларенс Мэнген» (1902): «история, эта басня, сфабрикованная дочерьми памяти»); дочери Вдохновения непричастны к ней, и, стало быть, это лишь пустая мертвая форма. (Далее этот мотив пустой формы подхватывается образом раковин, пустых ракушек, лежащих в кабинете «отца истории», Нестора – Дизи.) Не похожей на басни памяти, драматичной, наполненной до избытка история становится лишь на грани катастрофы, конца; и выразить это вновь позволяет Блейк с его яркой апокалиптикой, картинами огненного конца мира, развернутыми в «Бракосочетании Неба и Ада» (ок. 1790). Но крыл избытка буквально у Блейка нет; Стивен соединяет две «адские пословицы» из «Бракосочетания»: «Путь избытка ведет ко дворцу мудрости» и «Ни одна птица не парит слишком высоко, если парит на собственных крыльях». Сине-багровое пламя конца – выражение из «Бракосочетания». Другие образы разрушения принадлежат Стивену и, по уверениям одних комментаторов, означают видение гибели Трои, других же – отражают реакцию Джойса на бомбардировки городов в 1917 г.

66

А что в том? Шут при господском дворе… закладная лавка. – Эти мысли о положении ирландской культуры хорошо поясняет пассаж из критической статьи Джойса: «Уайльд, присоединившись к традиции ирландских сочинителей комедий, что идет от Шеридана и Голдсмита до Бернарда Шоу, сделался, как и они, придворным шутом для англичан» («Оскар Уайльд: поэт „Саломеи“», 1909). Цитата позволяет понять, кто тут для Стивена «все они».

67

Разве Пирр не пал в Аргосе… – Пирр погиб в уличной стычке в Аргосе, когда старая женщина сбросила на него кирпич с крыши.