Улисс. Джеймс Джойс

произнес он сюсюкающим и слащавым голосом, показывая белые зубы и жмурясь довольно. – Вы так полагаете? Совершенно прелестно!

      Затем, вдруг нарочито нахмурясь, он хрипло, скрипуче зарычал, рьяно нарезая новые ломти:

      На старуху Мэри Энн

      Ей плевать с высоких стен,

      Но, задравши свой подол…

      Набив рот яичницей, он жевал и мычал.

      В дверях, заслоняя свет, появилась фигура женщины.

      – Молоко, сэр!

      – Заходите, сударыня, – сказал Маллиган. – Клинк, подай-ка кувшин.

      Старушка вошла и остановилась около Стивена.

      – Славное утречко, сэр, – сказала она. – Слава Богу.

      – Кому-кому? – спросил Маллиган, поглядев на нее. – Ах да, конечно!

      Стивен, протянув руку за спину, достал из шкафчика молочный кувшин.

      – Наши островитяне, – заметил Маллиган Хейнсу как бы вскользь, – нередко поминают сборщика крайней плоти{38}.

      – Сколько, сэр? – спросила старушка.

      – Одну кварту, – ответил Стивен.

      Он смотрел, как она наливает в мерку, а оттуда в кувшин, густое белое молоко, не свое. Старые сморщенные груди. Она налила еще мерку с избытком. Древняя и таинственная, она явилась из утреннего мира, быть может, вестницей. Наливая молоко, она расхваливала его. В сочных лугах, чуть свет, она уже доила, сидя на корточках, ведьма на поганке, скрюченные пальцы проворны у набухшего вымени. Мычанием встречала ее привычный приход скотинка, шелковая от росы. Бедная старушка, шелковая коровка{39} – такие прозвища давались ей в старину. Старуха-странница, низший род бессмертных, служащая своему захватчику и своему беззаботному обманщику, познавшая измену обоих, вестница тайны утра. Служить или укорять, он не знал; однако гнушался заискивать перед нею.

      – И впрямь прекрасное, сударыня, – согласился Бык Маллиган, наливая им в чашки молоко.

      – Вы, сэр, отведайте, – сказала она.

      Уступая ей, он сделал глоток.

      – Если бы все мы могли питаться такой вот здоровой пищей, – объявил он звучно, – в этой стране не было бы столько гнилых зубов и гнилых кишок. А то живем в болоте, едим дешевую дрянь, а улицы вымощены навозом, пылью и чахоточными плевками.

      – А вы, сэр, на доктора учитесь? – спросила старушка.

      – Да, сударыня, – ответил Бык Маллиган.

      Стивен слушал, храня презрительное молчание. Она покорно внимает зычному голосу своего костоправа и врачевателя, меня она знать не знает. Голосу, который отпустит ей грехи и помажет для погребения ее тело, кроме женских нечистых чресл{40}, сотворенное из плоти мужской не по подобию Божию, в добычу змею. И тому голосу, что сейчас заставляет ее умолкнуть, с удивлением озираясь.

      – Вы понимаете, что он говорит? – осведомился у нее Стивен.

      – Это вы по-французски, сэр? – спросила старушка Хейнса.

      Хейнс с апломбом обратил к ней новую тираду, еще длинней.

      – Это по-ирландски, – объяснил Бык Маллиган. – Вы гэльский знаете?

      – Я

38

Очередное богохульство Быка – несколько невпопад, поскольку сборщиком крайней плоти Бог является не для ирландцев, а для обрезаемых иудеев.

39

Бедная старушка, шелковая коровка – иносказательные названия Ирландии, возникшие в пору жестокого национального угнетения (в XVIII в.), когда запрещалось считать Ирландию нацией. Приход молочницы символически рисуется Стивену как явление Родины, и весь пассаж перекликается с мотивами ирландской темы у Йейтса – прежде всего в его патриотической драме «Кэтлин-ни-Холиэн» (1902).

40

Помажет… ее тело, кроме… чресл. – При совершении таинства соборования над больными и умирающими чресла не помазаются елеем.