Дом на краю света. Майкл Каннингем

было подумать, что ему изменила речь и танец был единственное, что ему оставалось. Он проделал все с такой естественностью, словно это было логическим продолжением разговора. Он начал ритмично покачивать бедрами и притопывать. Пол заскрипел под его кроссовками.

      – Да, конечно, – сказала я. – Это старая-престарая песня.

      Я поглядела на Джонатана. Он был потрясен. Наши глаза встретились, и на какой-то миг мы восстановили нашу былую общность, вновь объединенные страхом перед местными нравами. Я даже на секунду представила, что, когда мы останемся одни, он покажет мне пародию на Бобби, на этот танец с широко развернутыми плечами и затуманенным взглядом, – просто чтобы меня посмешить.

      Но тут Бобби взял меня за руку и осторожно потянул на себя.

      – Ну же, – сказал он.

      – Нет-нет. Это совершенно исключено.

      – Не принимается, – весело отозвался он, не отпуская моей руки.

      – Нет, – повторила я.

      Но, очевидно, моему голосу недоставало уверенности. Возможно, виной тому было мое южное воспитание, моя впитанная с молоком матери убежденность, что нельзя огорчать людей ни при каких обстоятельствах. Я даже усмехнулась тому, насколько неубедительно прозвучало мое “нет”.

      Продолжая двигаться в такт музыке, он мягко развернул меня к себе. Танцевал он лучше, чем можно было предположить. Я сама неплохо танцевала когда-то – та девушка, какой я мечтала стать, должна была уметь танцевать, – так что обмануть меня было невозможно. Одним мальчикам можно было довериться в танце, другим нет, и дело тут было даже не в каких-то внешних признаках, это просто сразу чувствовалось, что называется, кожей. Они излучали уверенность. Они словно окутывали вас своей щедрой грациозностью, простым касанием рук убеждая в том, что вы не сделаете ни одного неверного движения. Я была потрясена не меньше, чем если бы он выпустил стаю голубей из рукавов своей полосатой рубашки.

      И я взяла его другую руку и начала танцевать, стараясь двигаться как можно лучше, презрев раздражение сына и угрюмые взоры рок-певцов. Бобби смущенно улыбался. Женский голос вел мелодию с грустной непринужденностью, как будто чья-то закомплексованная кузина вдруг на несколько минут обрела невероятную, непредставимую свободу.

      Когда песня кончилась, я убрала руки и поправила волосы.

      – Боже мой, – сказала я. – Видите, во что вы втянули пожилую женщину?

      – Все замечательно, – сказал Бобби. – Вы отлично танцуете.

      – Ты хотел сказать “танцевала”. На заре неолита.

      – Нет, – сказал Бобби. – Это вы зря.

      Я перевела взгляд на Джонатана и увидела ровно то, что и ожидала: от мелькнувшего было чувства единства не осталось и следа. На лице его было написано не просто неодобрение, а недоумение, неузнавание, словно я лишь отдаленно напоминала его мать.

      – Ну, мне пора, – сказала я, – с радостью бы задержалась еще, но пододеяльники меня не простят.

      И поспешно вышла. Уже через секунду меланхолическую девушку сменил грубый мужской голос и оглушительный скрежет электрогитар.

      Нед