Фатум. Том второй. Голова Горгоны.. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

собственная беспомощность; бесило то, что и сам-то он был пропитан страхом, как тряпка водой. Ему вдруг почудилось, ровно стены миссии закорежились под фатальным порывом зла, взялись трещинами и стали обваливаться на него. Сердце сжалось в кулак, по шее за ворот нырнула холодная стежка пота.

      – Ну что, святоша, не охрип еще? – дель Оро буравил монаха глубоко вбитыми раскосыми глазами, глядевшими со скуластой небритой рожи, которая если и способна была вытянуть теплые чувства, так лишь у матери.

      Как только падре узрел зловещую ухмылку метиса, он понял: мир для него забалансировал на грани… В такой суматохе да грохоте и выстрела не услыхать!

      На беду Аракая никак не мог справиться с запором ворот: уж больно тряслись его руки.

      Луна скрылась за аспидным плащом облаков, а лошади подняли такую пыль, что хоть глаз выколи.

      – Прочь с дороги! – голос Игнасио был накален гневом.

      В ответ Рамон рыгнул хохотом, будто пальнула кре-постная пушка. А затем глянул на падре таким взглядом, словно тот – ничтожнейшее насекомое. При этом в руке волонтера мигнул вороненым боком шестиствольник, а на губах вновь зависла ядовитая ухмылка.

      – Я не люблю ходить в должниках, рясоносник! – шикнул дель Оро. – Молись, я помогу тебе поскорее встретиться с Богом!

      Гребень возмущения ширился, разбухал, стучал в горле настоятеля, а за сим надорвал путы и хлынул.

      – Ах ты, бастардо! – монах бесстрашно ринулся на метиса.

      Но в это мгновение брызнула медью труба. Кони за-ржали, и земля загудела от рьяного топота.

      Мерин под Сычом одурел от стадного порыва, встал на дыбы – и девятьсот футов костей и мяса обрушились на отца Игнасио.

      Твердь ахнулась в небо; исходивший кровью монах попытался подняться, но его захлестнул жгучий багрянец и он прибился к земле, чувствуя, как по спирали погружается все глубже на дно загадочного небытия.

      Когда пыль улеглась, слезный крик Сабрины обжег слух паствы. Люди обернулись.

      Мексиканка стояла над распростертым телом, прибитая горем, трепетная и дрожащая, как перепуганный жеребенок.

      Падре был мертв, но каждая линия на его лице, как и при жизни, дышала силой и крепостью: от жестких, цвета чистого серебра волос до покрытого морщинами загорелого лица.

      Тут же лепился кот. Пепе дергал черным как сажа носом, клеил к загривку уши и слизывал с подбородка хозяина кровь.

      Глава 14

      Капитан был угрюм и тверд, как придорожный камень, над которым зависла стервятником неподвижная тень горя.

      Перед ним дышала немотой обложенная дерном свежевыкопанная могила. Их отпели и похоронили вместе на маленьком кладбище Санта-Инез, где могилы жались друг к другу, точно горох в стручке.

      Луис поднялся с колен тяжело, как на редут в атаку шел. Виновато пряча глаза, положил цветы и бросил в набухшую скорбью глушь:

      – Прощай.

      Не проронив более ни слова, он повернулся. В глазах – ночь, в горле – полынь. Пошатнулся. Прерывисто дыша, приложил ладонь к груди, затем