Буря слов. Яна Демидович

ждёт коммерческий успех?!

      – Этого я не знаю, – скромно потупился Ангус. – Но не раз видел, как люди возвращались… И забирали своих обратно.

      Мадам грубо хохотнула.

      – Ну уж нет! Я-то не передумаю! От этой чёртовой Фантазии никакого толку. Ни туда ни сюда, понимаешь? – Ковальски вдруг подалась ближе, бесцеремонно потрепала Ангуса по впалой щеке. Во рту её метнулся влажный слизняк языка, украшенного колечком, и дама доверительно зашептала: – Я застряла, не могу продвинуться дальше. Да и зачем? Не могу я, и не хочу. Кому в Паноптикуме нужен недоделанный монстр? Да и доделанный – тоже? В моде няшки, пусечки, обаяшки…

      Мадам запустила наманикюренные пальцы в сумочку. Что-то пискнуло – и на стойке задрожала шиншилла: абсолютно лысая, розовая, как ветчина, с тупенькой мордашкой и сахарно-белыми крылышками херувима. Живая Фантазия почесала коготками за ухом, чихнула – и в Крематории запахло розами.

      – Вот, – с любовью проворковала дама, – вот моя гордость. А это… – миндалины глаз презрительно уставились на свиток в руке кремата, – …всего-навсего ошибка, результат бессонной ночи и просроченного бренди. Я хочу избавиться от этой Фантазии раз и навсегда. Очистить мозг! Так что никаких сомнений, парень. Жги!

      Лысый грызун исчез, оставив на пластике кучку бликующего золота. «Гадит монетками? Или всего лишь ловкость рук?» Впрочем, задумываться об этом было уже некогда. Ангус вздохнул – и принялся за работу.

      Чик – рычаг поднят вверх.

      Чмок – дверца с окошечком открыта.

      Хруст – свиток шоколадной бумаги летит в жадно раскрытый зев. Мелькают пальцы: два когтя, два ногтя. С аккуратным, цвета вялой фуксии, маникюром.

      Щёлк.

      Ладони кремата плотно притиснуты к стеклу.

      «Я не верю в тебя».

      Теперь слова наполнены большей силой. Ангус прикрывает веки, чтобы не видеть, как свиток, предчувствуя конец, жалкой пташкой трепыхается внутри.

      Раз. Два…

      Радужное пламя.

      – Ах, до чего славно! – экстатический вскрик мадам Ковальски привёл в чувство. Сгорбленный кремат выпрямился, повернулся. Изобразил улыбку.

      – Знаю, только что избавилась от несносной Фантазии. Но не помню из неё ничего. Ничего! Ха-ха!

      Сотрясаясь от смеха, переваливаясь, словно раздутая медуза на волнах, клиентка, не прощаясь, пошла прочь. Вскоре она скрылась в дверях Крематория. И с ней ускользнули последние воспоминания о глубоких, как болота, глазах, зазубренных, будто нос рыбы-пилы, когтях…

      Нет больше недоделанного монстра. Нет больше Фантазии, зеркала души её творца.

      Ангус оглянулся на окошечко. Радуга потухла, огонь перестал танцевать.

      Крематорий работал как часы. Инкубатор же…

      Ангус встряхнулся. Не сейчас.

      По коридору к нему развязной походочкой шёл напарник.

      ***

      – Что, спровадил Ковальски? – ухмыляясь от уха до уха, осведомился Пабло. Глаза цвета холодного оникса проказливо сверкнули.

      Ангус неопределённо буркнул. Понятно, к чему ведёт.

      Кремат-напарник