Барракуда forever. Паскаль Рютер

тебе подрядчика, – сказал отец.

      – Никакого подрядчика. Я сам все сделаю. А Коко мне поможет.

      Он ткнул меня кулаком в плечо, как бы ставя на этом точку.

      – Это не самое разумное решение, – заметила мама. – Вам следовало бы послушать сына.

      Отец одобрительно кивнул и добавил:

      – Правда, папа, подумай хорошенько, с маляром будет куда проще. Он сделает самую тяжелую работу.

      – Вот именно! – вскричал дед. – А мне достанутся одни крошки! Как воробью! Ни за что! Я сделаю все сам. Заметьте, я ни о чем вас не просил. Если вы пришли нарочно для того, чтобы меня унизить, то лучше бы сидели дома. Я без вас отлично со всем справлюсь. Я сам и мой Коко. И еще оборудую зал с гимнастическими снарядами.

      – С гимнастическими? – взвился отец. – Почему тогда не с гирями и штангой?

      – Штанга – тоже неплохо. Надо будет подумать. Запомню.

      Отец вздохнул, они с матерью переглянулись, он прокашлялся и заявил:

      – Папа, честно говоря, если ты хочешь знать мое мнение…

      – Не утруждайся, – перебил его Наполеон, потягивая кока-колу через трубочку, – я прекрасно знаю, что ты обо всем этом думаешь.

      Да, они его не одобряли. В особенности отец. В восемьдесят пять, да почти уже в восемьдесят шесть, люди не разводятся. Не устраивают в доме гимнастический зал, не отказываются от помощи мастеров, собираясь делать ремонт. Впрочем, в таком возрасте обычно ремонт не затевают. Да и вообще ничего не затевают. Просто ждут. Ждут конца.

      – На самом деле, – продолжал Наполеон, – мне плевать, что ты об этом думаешь. И в твоем разрешении я не нуждаюсь. Усек?

      Отец начал густо багроветь. Его возмущенная физиономия в один миг сморщилась, но мама, тихонько положив ладонь ему на руку, погасила приступ гнева.

      – Полагаю, это доступно даже мне, – проворчал он и смолк.

      Наполеон подмигнул мне и произнес:

      – Laŭ vi, ĉu mi estis suffiĉe klara, Bubo?

      Что означало “Как по-твоему, малыш, я достаточно ясно выразился?” на эсперанто. Дед бегло говорил на этом языке и меня тоже немного научил.

      Я кивнул. Эсперанто стал нашим тайным языком – моим и деда, – и мы пользовались им, когда нужно было что-то сохранить в секрете. Мне нравились эти странные, отчасти знакомые раскатистые звуки, пришедшие издалека и создававшие ощущение, будто во рту у тебя помещается весь мир. Дед выучил эсперанто в своей первой жизни, когда он блистал на ринге, чтобы легче было общаться с боксерами из других стран, налаживать отношения со спортсменами и морочить голову тренерам, импресарио и журналистам.

      – Что он сказал? – спросил отец.

      – Так, ничего, – ответил я. – Он сказал, это очень мило, что вы о нем беспокоитесь.

      Мы вышли из здания вокзала. В ожидании пассажиров у тротуара выстроилась бесконечная вереница такси.

      – Эй! – окликнул дед водителя. – Вы свободны?

      – Да, я свободен.

      – Прекрасно, – заявил Наполеон. – Я тоже.

      И расхохотался.