Планета в клетке. Александра Нюренберг

появились ласковые интонации. Она задрала забавный подбородок, размером с самый маленький лепесток.

      – Он удивился. – Бросил сановник. – Ему бы глотнуть чего.

      – Имеешь ли ты в виду росу на травинках волшебного луга, ты, чванливый обладатель спортивного пиджака?

      Фортунатий мельком оглядел егозящего и оскаливающегося толстяка, во всяком случае, часть его, ибо Прото так просто взглядом не окинешь.

      – Именно. – Процедил он. И сразу же отвернулся. – А где его величество?

      Он винтом повернулся на каблуке, не намереваясь осчастливить пресловутой росой визитёра, но увидел только остролицего, поспешно уходящего в тень и прикладывающего палец к уху.

      – А… – Заметил, как бы про себя, лощёный Фортунатий. – Лис, ты видела… Лис?

      Но молодая брюнетка его покинула. Она подошла поближе к человеку, без усилий поднялась в воздух, поджав зачем-то левую ножку и вертя каблучком, и ласково сказала что-то прямо в голубые глаза мальчишки.

      Парень повёл головой, коснулся виска и, повернувшись, пошёл прочь.

      Лев неодобрительно разглядывал его спину. Хвост льва шевельнулся.

      – Клавдий, – заметила, не поворачиваясь, но спускаясь на землю, черноволосая дама, – не стоит тебе раздражаться по пустякам.

      Львица тихонько заурчала, будто смеялась. Так оно и было.

      Король, которого тщетно искал Фортунатий, был найден ни кем иным, как остролицым мрачным молодым господином.

      Впрочем, стоило лунному свету вклиниться на правах третьего между собеседниками, как молодость остролицего оказалась под вопросом, хотя мрачности не утратилось ни чуточки. Скулы его, нос и подбородок мог бы оценить поклонник готических шрифтов, а пергаментная кожа, хотя и обтягивала брутальный каркас, свидетельствовала о десятилетиях небрежения ветрами и сухим климатом.

      Внимательному его слушателю, напротив, освещение только убавило годы. (Речь, конечно, не о яррогодах, а об этих местных, коротеньких.) То ли общение с занимательным приятелем, то ли ещё имелась причина – но лицо короля, круглое и простодушное с фасада и драматичное рыцарское в профиль – заметно посвежело. Уголки губ приподнялись, а глаза засветились в ответ милой Мен.

      Его величество, сбросив груз монаршего величия, оказался просто славным парнем, из тех, кого барышни именуют «симпотными» и «милягами». Создавалось впечатление, что он рад передышке и это самое величие для него вроде неудобного костюма, в котором не присесть, не повернуться. Это впечатление было верным, но остролицего такие нежности мало интересовали.

      Он тихо говорил, склонив острый нос и башмак подбородка, так, что между ним и королём пространство оставалось короче вытянутой руки. Это всегда свидетельствует и о короткости отношений, тем паче что ни миляга-король, ни суровый остролицый не походили на тех джентри, которые подпускают к себе ближнего на расстояние ближе вытянутой руки с пистолетом (выдуманным).

      Пистолета