Планета в клетке. Александра Нюренберг

страшилась услышать:

      – Если ты сама не в состоянии позаботиться о себе, приведи его сюда.

      Всадники со своими тенями, унося меркнущий гул степи под копытами учёных коней, исчезали в безмерной глубине открытого ночного пространства. Путь они держали к северу, к Воротам – каменным насыпям, уводящим по растоптанной широкой тропе вокруг подножия низких холмов.

      Жёлтые пульсирующие глаза большого льва отражали крошечные картинки удвоенно, хотя лев вроде всадниками не интересовался. Львица лежала, выдвинув лапы перед собой.

      Две луны соперничали – золотым и голубым, лучи их заливали поляну внутри вольера и посягали на крохотный лесок, обрывающийся классической опушкой в трёх львиных прыжках от ограды.

      Фата была похожа на голову купчихи. Эта бюргерша с кирпичными щеками отличалась здоровой красотой, волосы цвета проржавевшей меди или перестоялого мёда крепко прилизаны на прямой пробор, лоб низкий и широкий, глаза прикрыты, так что ни за что не понять – о чём она думает.

      Покачивающая головой Мен бледнела на её фоне, но стоило задержать на ней взгляд, и глаза её, растворившие щепоть синьки в озёрах, прихватывали взгляд и топили в этих нестрашных омутах. Левый глаз, если смотреть с земли, из травы, казался меньше, и это только усиливало впечатление ловушки, в которую попал смотрящий.

      Да кто тут, к счастью, смотрел-то? Никто.

      Младшенькая Леля была, и вправду, так мала, что этот треугольничек серебра, будто кто прилепил к небосводу клочок конфетной обёртки, заметить сходу и вообще непросто.

      Напомню, что до войны конфеты, особливо дорогие, заворачивали в два слоя бумаги. Внутренний всегда был серебряным. Некоторые, правда, толкуют даже о трёх слоях, но это уж, пожалуй, слишком. Это уже сказки из толстого, самого старого сборника с затёртым именем на прогоревшей целлофанированной обложке.

      Львица медленно повела головой, Фата то ли в шутку, то ли всерьёз увенчала её короной. Свет лун смешался, на опушке замелькали огоньки, до того крохотные и хорошенькие, что их можно было бы счесть розыгрышем нулевого часа.

      Лев тоже посмотрел. Движение огоньков сопровождалось еле заметным гулом, как если бы надвигалась армада бражников в поисках виноградных лоз.

      Зашевелилась густая трава, гордость заказника – считалось, что её невозможно вытоптать. Во всяком случае, жалованье главного агротеха не уменьшалось ни при каких экономических обстоятельствах – хотя честный малый клялся, что газон просто-напросто заколдован.

      Лоснящийся «партер» у самой сетки – место лёжки львов, разглядывающих посетителей – отразил мелькающие огоньки в больших бесстрастных глазах. На открытое место вышла фигурка высотой с огрызок карандаша, тем не менее, излучавшая отнюдь не прозаическое величие. Возле фигурки мягко горел яркий фонарь размером со спичку – его держали высоко поднятым.

      Львица, не меняя позы, сложила голову на лапы и задумчиво разглядывала фигурку. Раз, когда фонарик нечаянно пустил луч в зеницу её ока, она смигнула, но не отодвинулась.