Осень на краю света. Дмитрий Заваров

нависали мохнатые брови. Крутой лоб поблескивал. Юрий Григорич снова откинулся на подушку. Вместо пяти ламп в люстре осталось только две, проволочный каркас растягивал материю абажура – казалось, ребра выпирают из сведенного голодом живота. Рядом с проводом с потолка свешивалась слегка покачивающаяся на сквозняке нитка паутины, тень от нее плавала по стене.

      – Это ты меня? – Юрий Григорич потрогал влажный рубец под заскорузлыми волосами.

      – Я.

      – Жестко.

      – А если на тебя ночью на кладбище с ножом нападут? – невесело хмыкнул отец Димитрий.

      – Я ночами по кладбищу не шляюсь, – сказал Юрий Григорич и смущенно погладил усы.

      Хорошее было лицо у отца Димитрия. Старо-обрядческое, как сказали бы художники. Глаза только слишком глубоко посажены. Даже и не разберешь, какого цвета. На стене у кровати висел ковер с плетеной желтой бахромой снизу, по грубой материи выцветший рисунок: луг с ромашками, солнце на небе, рядом с солнцем почему-то звезды, крупные, грязно-белые, похожие на шестеренки. Над ковром торчали такие же поблекшие бумажные обои с повторяющимися завитками.

      – Если бы ты ночами по кладбищу не шлялся, ты бы сейчас здесь не лежал, – заметил отец Димитрий.

      В этот раз его улыбка была веселой, даже озорной: блеснули в глубине бороды ровные зубы. Юрий Григорич, поддавшись настроению, тоже кривовато улыбнулся.

      – Чем это ты меня?

      Отец Димитрий приподнялся – у противоположной спинки кровати стояло еще одно кресло, в котором лежало его то ли пальто, то ли шинель – достал из-под складок метровую серую трубу с ручкой из голубой изоленты.

      – Из чего она? – невольно заинтересовался Юрий Григорич, снова тронув шишку на голове.

      – Из православного дюралюминия, – ответил отец Димитрий, протягивая оружие для ознакомления.

      Труба оказалась на удивление легкой, а изолента делала ручку ухватистой и приятной на ощупь.

      – Это что?

      По всей поверхности трубы были выгравированы еле видные надписи.

      – Благочестивые письмена.

      – Понятно.

      Юрий Григорич посмотрел через трубу на абажур и вернул владельцу.

      – Будем считать, что сам виноват, – подвел итог.

      – Правильно, – согласился отец Димитрий, бросив оружие обратно в кресло.

      – Ты меня к Иванычу притащил?

      – Ну а кто еще?

      – Как узнал, что я у него?

      – Я тут уже второй день. Видел.

      – Ты из-за иконы?

      – Из-за нее. Буду искать.

      – У вас там милиции не доверяют?

      – Кто в России милиции доверяет?

      – Верно.

      С кухни доносились звон и плеск – дед, видимо, мыл посуду. Юрий Григорич снова глянул на окно: светло вроде. Утро уже как минимум. Хотя горящая люстра давала полное ощущение ночи. И почему-то казалось стыдно спросить время.

      – Полдесятого, – сказал отец Димитрий.

      – Долго я тут…

      – Выспался зато.

      На кухне у Федора Иваныча резко пахло жареным луком. Старик стоял у плиты, перемешивая в сковороде крупно нарезанную