Осень на краю света. Дмитрий Заваров

березами, у стола, роль которого выполняла повернутая набок катушка из-под кабеля. Вокруг катушки был протоптан круг, все остальное пространство поросло высокой травой, тонкие стебли которой напоминали спутанные волосы. Склон круто спускался к излучине ручья, в этом месте довольно широкого. В гуще камышей виднелся деревянный помост – к нему от дороги, опоясывающей холм снизу, вела тропинка. За ручьем, на крутом холме, сквозь тополя проглядывал старый дом с колоннами. А левее тянулось поросшее бурьяном и кустарником поле, за которым – у самого горизонта – стояла стена леса, плавно загибающегося в сторону деревни. Когда выглядывало солнце, серый, похмельный пейзаж разительно преображался: грязная трава становилась золотой, искрами выблескивал ручей в камышовой гуще, загорались яркими красками кроны далеких тополей на холме у детдома.

      – Отец Димитрий, а ты, эта, правда священник? – спросил Митяй, присаживаясь на бревно.

      – Нет, – ответил отец Димитрий и уселся рядом.

      – Глупостей не спрашивай, – посоветовал Кабан.

      – А чего он в шинели?

      – Хочется ему.

      Кабан положил пакет на стол и начал методично выкладывать: стопку пластиковых стаканчиков, бутылку водки, баклажку пива, банку с огурцами, несколько штук нарванных по дороге яблок, сигареты. На дощатую поверхность стола, еще толком не просохшую, налипли листья, отчего казалось, что сверху лежит нарядная скатерть. Посреди деревянного круга имелась дырка, в которую была засунута пластиковая бутылка со срезанным верхом – в коричневой воде плавали разбухшие окурки. Митяй резко вскочил, сдернул со стола бутылку, с хрустом свернул крышку. Кабан расставил стаканы.

      – Ты извини, земляк, за халяву, – попросил Кабан.

      – Ну да, поправиться надо, а денег нету, – подхватил Митяй. – Мы, эта, принимали вчера немного.

      – И позавчера, – добавил отец Димитрий.

      – Ну, эта, и… да. Подхалтурили тут немного. Надо было отдохнуть, от работы и кони дохнут.

      Митяй держал стакан двумя руками, напоминая белку – особенно когда опять опустился на бревно, поджав к груди ноги.

      – Что за люди были? – спросил отец Димитрий.

      – А? – не понял Митяй.

      – Что за люди на настоятеля напали?

      – Так, эта, не знаю я. – Митяй поиграл бровями. – Вроде Хунькины.

      – Чьи?

      – Тарас Хунько называется, – ответил Кабан.

      – Местный новый русский с Украины, – подхватил Митяй. – У него с той стороны деревни птицеферма. Мимо проходишь, воняет, эта, так, что глаза режет. А сам он сюда приехал в начале девяностых. Молоком барыжил. Потом поднялся, начал курями-яйцами торговать. Сука, эта, каких поискать.

      – Выпьем, – напомнил Кабан.

      Стаканы врезались друг в друга, хрустнули, упруго изогнув кромки. Водка обожгла, скособочила, застряла в горле, где-то чуть пониже кадыка.

      – Курва, – просипел Кабан, моргая заслезившимися глазами.

      – А ты что хотел за сорок пять рублей? – свистящим шепотом поинтересовался Митяй.

      – Многих