Мастер Лабиринта. o'Daniel Thistle

украдкой вспотевшие ладони о брюки.

      Мастер кивнул неопределённо вперёд:

      – Идите. Посмотрите другие работы. – Вежливое «аудиенция закончилась». – Герр Ракхен, к вам один вопрос…

      Ноги плохо слушались. Спускаясь с кафедры, я споткнулся, и полетел бы лицом вперёд, если бы зеленоглазый парень меня не удержал.

      – Спасибо. – Выдохнул я.

      – Да не за что. Я Константин. Пишу стихи. – Парень протянул ладонь для рукопожатия, как будто мы равные. – Так ты сын Лирнова? Того Лирнова? Какой он?

      – Обычный. – Я легко тронул его пальцы – Я Олег. Почему ты хотел отказаться?

      – У меня дурное предчувствие. Не смейся. – Я и не думал. – Пойдём, познакомимся с другими.

      3.2. Первый урок.

      Перед уроком мы с Константином перекусили сладостями в столовой. Ещё раньше я немного подремал, а поэт сочинял, валяясь на соседней кровати. Я уснул – он сочинял. Проснулся – сочинял.

      Приём всё длился, но струнный квартет сменило неразборчивое пение, а автомобили гостей один за другим разъезжались с урчащим довольным звуком.

      – Видел когда-нибудь такое? – Остановился Константин у входа в класс.

      Поэт провёл пальцами по резьбе на дверном косяке. Треугольники, внутри которых другие треугольники, пересекающиеся с большими тонкими треугольниками. Схема повторялась на репродукциях, развешанные на стенах, на гардинах, даже на ложках в столовой.

      По-моему ничего особенного, просто навязчивое украшение.

      – Эй, ты же ломаешь! – Испугался я, когда Константин клацнул отставшей от косяка деревянной полоской. «Резьба» оказалась приклеенной.

      Поэт пожал плечами и первым вошёл в класс-аквариум.

      Одна из стен класса была стеклянной, другая – белым экран. Вместо парт, на горько-розовом ковре, в шахматном порядке разложены разноцветные подушки, а в углу по размеру и назначению сложены инструменты. Музыкальных устройств в ней хватило бы на городской оркестр: от барабанов до синтезатора. Три готовых мольберта манили чистотой бумаги, ещё дальше – мокрый таз с глиной, и штуковины, которые я видел впервые в жизни.

      – Проходи в зал. – За моей спиной стояла Агата со стопкой папок в обнимку.

      Я сел рядом с Константином, а он – рядом с Фред, что-то ей негромко сказав. Фредерика переоделась и теперь ещё больше походила на сладкое сливочное мороженное: свободные белые брюки и белая блузка, газовый белый шарф скрывает татуировки.

      Кроме меня, Константина и Фредерики, в зале было ещё двое учеников: смуглая девушка в синем сари и Ксавье Дитер. Что он вообще тут делает? Он же… старый. Ему уже больше двадцати лет, и его работы наштампованными расходятся по городу: картинки для полиэтиленовых пакетов и скатертей. В основном море и морские мотивы.

      Я видел его на приёме. Дитер, под руку женой, разряженной в сверкающее платье, прогуливался от картины к картине и недовольно кривясь. Он высокий и темноволосый, и худой как щепка. Вблизи оказалось, что у Дитера запавшие щёки и круги под глазами. Серый спортивный костюм на нём висел, а у рта залегли тонкие сухие морщинки. Может, он болен чем-то?

      Ксавье