Стороны света. Ирина Машинская

небоскрёбы ввысь,

      как вызов небу, взмыли!

      Что Государство? Гиль.

      Но человек, кто б ни был,

      он сам себя согреть

      не может, нас родили

      любить друг друга или

      бесславно умереть.

      Не знающий, где правда,

      в оцепененье мир…

      Смеясь над нами, что ли,

      сверкают огоньки,

      перекликаясь и

      резвясь себе на воле.

      Да будет мне дано,

      мне, порожденью праха,

      спастись, восстав из страха

      отчаянья, и в нём

      путь высветить огнём.

                 Осень Рима

      Дождит. Волна о пристань бьёт.

      На пустыре, отстав

      от пассажиров, спит состав.

      В пещерах – всякий сброд.

      Вечерних одеяний сонм.

      По сточным трубам вниз

      бежит фискал, пугая крыс,

      за злостным должником.

      Магический обряд – и храм

      продажных жриц уснул,

      а в храме муз поэт к стихам

      возвышенным прильнул.

      Катон моралью послужить

      готовится стране.

      Но мускулистой матросне

      охота жрать и пить.

      Покуда цезарь пьян в любви,

      на блёклом бланке клерк

      выводит: «Службу не-на-ви…»

      Жуть. Ум его померк.

      У краснолапых птичек, в их

      заботах о птенцах, —

      ни страсти, ни гроша, – в зрачках

      знобь улиц городских.

      А где-то там – оленей дых.

      Огромных полчищ бег

      по золотому мху вдоль рек

      стремителен и тих.

1947

                 Щит Ахиллеса

      Взглянула: ветвь оливы

                        и мрамор городов?

      морей упрямых гривы

                        и караван судов?

      Нет: гибельно и пусто

                        под небом из свинца, —

      хоть и была искусна

                        работа кузнеца.

      Равнина выжженная, голая, все соки

      из почвы выжаты, – ни острия осоки,

      ни признаков жилья, ни крошки пищи,

      как серые, без содержанья, строки,

      толпятся тыщи,

      нет, миллионы портупей, сапог и глаз, —

      и ждут в недвижности, когда пробьет их час.

      Безликий голос в воздухе висит

      и гарантирует без выраженья

      успех похода; лица, что гранит:

      ни радости, ни возраженья;

      колонна за колонной, пыль движенья,

      под верой изнурясь, туда, где вскоре

      лик смысла исказит гримаса горя.

      Взглянула: ритуальный

                        плач? белые цветы

      на агнце для закланья?

                        священные труды?

      Нет: там, где свет алтарный

                        сиять бы мог, мерцал

      палящий день кустарный,

                        закованный в металл.

      Колючей проволокой обнесен пустырь,

      сквозь дрёму гоготнут над анекдотом

      старшины, караульный-нетопырь

      исходит