Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение. Н. И. Пастухов

Прасковья Максимовна, прощай, не поминай меня лихом, ты для меня всем пожертвовала, а я не могу тебе пособить, такая уж моя доля горькая, говорил разбойник, стоя у кровати страдалицы.

      Дворник принёс сдачу. Чуркин попросил его посадить около больной какую-либо женщину, что тот и обещал.

      Каторжник прислал мужичка сказать, что лошади готовы, и разбойник вышел из комнаты вместе с дворником.

      – Вы уж, купец, там не долго прохлаждайтесь-то, работница у меня одна, ей некогда быть долго около твоей жены.

      – Мы живо вернемся, ответил тот и очутился на дворе.

      – Поживей, атаман, садись, смеркаться уж начинает, – шепотом говорил Осип, боясь, чтобы Чуркин не воротился назад.

      Через несколько минут их уже не было на дворе.

      Глава 135.

      Дворник прислал к больной женщине кухарку, которая, войдя в комнату, перекрестилась и тихонько придвинулась к кроватке Прасковьи Максимовны, оглядела страдалицу и, покачав годовой, подумала: «Эх, как захворала то, сердечная». Больная продолжала метаться в жару и шептала какие-то бессвязные слова.

      Судя по одежде несчастной красавицы, кухарка заключила, что она принадлежала к богатому семейству и, не долго думая, начала осматривать карманы надетого на больной платья, но, к прискорбию своему, кроме одной записочки, не нашла в них ничего, и грамотку эту положила туда, откуда её взяла.

      Прошло более часа после отъезда постояльца, отправившегося отыскивать фельдшера, но не возвращавшегося. Дворник поминутно поглядывал в окно, поджидая его, наконец, видя, что постоялец не едет, пошёл в комнату больной и сказал кухарке:

      – Марфа, ступай в избу и накрывай на стол, извозчики приехали, а я пока здесь побуду.

      Кухарка молча вышла. Дворник сел у окна и снова начал глядеть на улицу. Прошло ещё два часа, а постояльца не было; с больной делалось всё хуже и хуже: бред усиливался и содержателю постоялого двора сделалось даже жутко. «Ну что, если она умрёт? Хлопот больших мне наделает», – мыслил он, глядя на больную.

      – Клим Потапыч, чего ты здесь сидишь? Ступай, там овса требуют, – сказала вошедшая пожилых лет худощавая женщина, жена дворника, обращаясь к нему.

      – Оставить нельзя: того гляди, что с постели грохнется; видишь, как она кидается, – ответил он.

      – Больно ты уж к чужим бабам жалостлив, а вот, когда я захвораю, тогда ко мне и не подойдёшь, – пеняла она ему.

      – Ты свой человек, за тобой всегда уход есть, а это чужая, просили за ней поглядеть.

      – Кто просил-то?

      – Постоялец, купец, надо быть, он за фельдшером уехал.

      – Ну, и сиди, дожидайся его, а своё дело упускай. Ступай, говорю, отпусти мужикам овса и сена.

      – А ты здесь пока побудь?

      – Ладно, ступай, нечего чесаться-то.

      Клим Потапыч отправился; через пять минут следом за ним вышла и дворничиха, не пожелавшая оставаться при незнакомой ей страдалице.

      Тёмная непроглядная ночь царила в слободке; поднялась, непогода; ветер, как зверь, силился ворваться в окна комнатки умирающей Прасковьи Максимовны, на лице которой уже виднелись признаки смерти; глаза её были